Дэвид чувствовал себя заложником за все грехи своего народа. Он был ответственным даже за то, что его предки творили с индейскими женщинами. Он чувствовал себя совершенно разбитым, брошенным на развалинах прошлой жизни, которая была когда-то приятной и вечной. Он поглядел в дверь Большого дома: красноватые тени на опорных столбах, отсветы костра на поперечинах… все эти люди – с медово-красной кожей, с блестящими черными волосами, седоволосые, с волосами гладко лежащими и всклокоченными. Вдруг он увидал Тсканай, неподалеку от Иша, в третьем ряду: круглое лицо, фиолетовая блузка, красно-оливковый оттенок кожи в свете костра. Дэвид судорожно сглотнул слюну, вспомнив шелест ее одежды в темной хижине, танец теней…

– Вы не остановите меня, – сказал Катсук. – Никто меня не остановит.

Кэлли поднялась на ноги. Ее движения были медленными, вкрадчивыми. Она поглядела Катсуку прямо в лицо.

– Мы не собираемся останавливать тебя. Это правда. Но если ты убьешь этого мальчишку, для всех нас это будет совсем плохо. Мне бы не хотелось, чтобы мой родственник сделал это.

Она повернулась и ушла в тень.

– Прошлое есть прошлое, его не вернешь, – сказал Иш и сел.

Катсук напрягся, поглядел по сторонам, но не для того, чтобы взглянуть в лица, но чтобы показать свое.

– Все прошлое заключено в моих словах, – сказал он. – Если эти слова умрут, вы позабудете о тех стонах и слезах, что были в ваших семьях. Вы позабудете о всем том плохом, что хокваты сделали нам. Но я не позабуду! Вот и все, что я хотел вам сказать.

Он повернулся и вышел из хижины.

Не успел Дэвид пошевелиться, Катсук был уже рядом. Он схватил мальчика за плечо.

– Пошли, Хокват. Мы уходим немедленно.

23

Я уверен, что старая Кэлли видала своего племянника. А зачем же еще ей приходить к нам со всеми этими предупреждениями? Вместе со своей бандой она была на Диких Землях. Именно там я и сконцентрировал своих людей. Я очень внимательно выслушал ее. У этой старухи голова на плечах имеется! Она говорит, чтобы мы называли его Катсуком – черт с ним, назовем его Катсуком. Если кто назовет его в неподходящий момент Чарли – тот может испортить нам все представление.

Сразу же после того, как Дэвид с Катсуком ушли с прогалины, где стояли хижины индейцев, погода испортилась: дождик, потом взошла луна, снова дождь. А когда они добрались до входа в старую шахту, дождь разошелся не на шутку. Вдали били молнии и гремел гром. Дэвид позволял тащить себя сквозь мрак, представляя, что это сам Катсук создает каждый последующий шаг их пути. В этой мокрой темноте даже глаз Катсука не мог различать дорогу.

Во время подъема на склон Катсук все еще кипел от ярости и негодования.

Дэвид, у которого сердце трепыхалось в груди, слышал лишь каркающие звуки и мог различить в них один только гнев. Мокрые ветки хлестали его по лицу, корни хватали за ноги, он скользил по грязи. Когда они наконец дошли, мальчик совершенно выбился из сил.

Мысли Катсука находились в полнейшем беспорядке. Он думал: «Ведь все правда! Они же знают, что я говорил им правду. Но они все еще боятся. Они не доверяют мне. Теперь мои соплеменники для меня утрачены. Они не хотят той силы, которую я мог им дать. И это люди моей крови!»

Он затащил Хоквата под своды старой шахты и отпустил мальчика. С них обоих текла вода. Катсук отжал руками свою набедренную повязку. По ногам потекли струйки. Он продолжал размышлять: «Нам надо передохнуть, а потом уходить отсюда. Среди моих соплеменников есть глупые люди. Они могут сказать хокватам, где я нахожусь. За это им могут дать награду. Кое-кто из моих людей болен хокватскими болезнями и может сделать это ради денег. Мои же сородичи выгнали меня из своего дома.