Тень от темно-красных кленовых листьев падала в реку у самых ног Катсука. Листья блестели будто отполированные. Индеец присел на размытом водой краю старой лосиной тропы и предался размышлениям.

Мальчик лежал неподалеку, животом вниз, на узенькой полоске травы у самой воды. Поросший травой клочок земли одним своим краем касался покрытой мхом скалы, вокруг которой заворачивала тропа. Мальчик жевал сочный стебель и снимал с травы красных муравьев, чтобы, оторвав им головы, тоже отправить в рот. Катсук сказал, чтобы он попробовал ни о чем не думать.

Но, тем не менее, мысли были: «Как странно! А как он увидит, что я ни о чем не думаю?»

Только Катсук сразу же заметил его хитрую попытку подумать. Он уже обвинил мальчика в том, что тот думает в основном словами, и сказал, что в этом заключается ошибка всех хокватов.

Дэвид глянул на индейца. Тот, конечно же, сейчас задумался, сидя на корточках. Интересно, а сам Катсук пользуется словами?

Большую часть дня они спускались в низины, перевалив горный гребень и перейдя реку. В кармане у Дэвида было семь камешков – семь дней, целая неделя. Ночь они провели в запущенном парковом приюте. Катсук откопал спрятанные браконьерами одеяла и смазанные жиром жестянки с консервами. Он развел небольшой костер, они поели бобов и легли спать на еловых ветках, уложенных на золу.

Они уже прилично отошли от приюта. Дэвид глянул на солнце: от полудня прошло немного. Совсем немного. Мальчик и вправду уже не задумывался о времени.

Ведущая вниз тропа проходила вдоль речки. Она пересекала заросли колючих кустарников, саму речку, потом шла по сухим отмелям. На пути Катсук с индейцем напугали лосиху, мирно глодавшую кору на осине. Шкура лосихи вся блестела.

Дэвид сконцентрировал все внимание на том, чтобы не думать. Он начал повторять про себя: «Дэвид». Ему хотелось сказать это громко, но знал, что это лишь распалит сумасшествие Катсука.

Он подумал: «Я Дэвид, а не Хокват. Вообще-то я хокват, но меня зовут Дэвид, а не Хокват.»

Так эти мысли и катились в его сознании: «Дэвид-а-не-Хокват. Дэвид-а-не-Хокват…»

Та лосиная тропа, по которой они спускались с горной гряды, дважды пересекала парковую дорогу. В одном месте на ней, в грязи хорошо сохранились отпечатки сапог. Катсук обошел грязное место и перешел на звериную тропку, идущую через старую гарь. Пройдя пожарище, они пересекли еще одну речку, а потом Катсук сказал, что больше человеческих троп им не встретится.

Катсук все шел и шел, без каких-либо признаков усталости. Даже теперь, когда он сидел у реки на корточках, в нем чувствовалась нервная, свежая энергия. Из тайника браконьеров он забрал несколько одеял, одно из них свернул и привязал к поясу, другое свободно свисало у него с плеч. Только когда они расположились возле реки, он снял их. Его темное, плоское лицо было совершенно неподвижно. Одни только глаза блестели.

Дэвид думал: «Я Дэвид, а не Хокват.»

Было ли это его второе имя, или то была лишь частичная идентификация: Дэвид, а не Хокват? Он напомнил себе, что мать называла его Дэви. Отец иногда называл его Сын. Бабушка Моргенштерн всегда называла его Дэвидом. Все эти имена были лишними. Но как мог он быть Хокватом в собственном представлении?

«О чем размышляет Катсук?»

Возможно ли было, что Катсук знает, как это – не думать?

Дэвид приподнялся на локтях, вытолкнул языком травяную жвачку и спросил:

– Катсук, о чем ты задумался?

Не отрывая глаз от реки, тот ответил:

– Я размышляю, каким образом сделать лук и стрелу, как делали это древние.