От царящей атмосферы я было запаниковала, но тут же взяла себя в руки. В конце концов, ваза стоимостью не больше 90 золотых не может привести к большому сроку. Пред нами появился юнец в криво нахлобученном парике. Мальчишка сильно волновался, зажимал в руках потрепанную бумажку и смотрел на меня почти виновато. Я возликовала: с таким обвинителем, возможно, мне дадут всего пару лет исправительных работ! Условно, к примеру.

– Тихо! – раздался монотонный голос, повторявший эти слова тысячи раз. – Суд начинается!

В один момент гомон прекратился, и в зале повисла грозная тишина, нарушаемая лишь редкими шепотками зевак.

– Слушается дело Натальи Москвиной, – начал все тот же монотонный голос, – и… – голос запнулся. Похоже, даже суд не знал, что за птица стоит рядом со мной.

– Обвиняемый, представьтесь, – потребовал один из судей, пытаясь замять неловкость.

– Николай Савков, – хрипло отозвался обвиняемый и едва не рухнул на пол без чувств.

– …и Николая Савкова, – уже веселее поведал обладатель голоса.

– Обвинитель, приступайте, – снова кивнул судья, и с его парика посыпалась кукурузная мука.

– Н-н-наталья Москвина об-об-обвиняется в убийстве, – я поперхнулась от возмущения, – то есть в к-к-краже… в краже в-ва-вазы… А-а-астиафанта… да. – Паренек разволновался, отчего заикание стало особенно заметным, и совсем сник. Густо краснея, он бросил на меня жалобный взгляд, будто умоляя обвинить саму себя.

– Виселица! – вдруг произнес главный судья без вступлений, недослушав пламенную речь паренька. Мы с обвинителем одновременно моргнули.

Мне показалось? Я ослышалась? Что значит «виселица»? Это такой судейский юмор? Теперь мне стало действительно страшно, я лихорадочно теребила свою длинную, почти до колен, светлую косу, и уже сама жалобно смотрела на ошарашенного обвинителя. Тот никак не мог понять, что же произошло на самом деле.

Судья взял в руки молоток:

– … и этого, – он ткнул в сторону Николая, – повесить!

Казалось, Савков даже не обратил внимания, что его только что приговорили к смертной казни. Он с трудом повернулся ко мне и как-то нехорошо усмехнулся, зло.

После громкого удара судейского молотка ошеломленный зал загудел как пчелиный рой, обсуждая невиданное решение. Потом этот суд войдет в анналы истории как самый быстрый и жестокий за все время существования Окского королевства.

* * *

Закрытая, без единого окошка карета, опечатанная сильнейшей магией, тряслась на кочках и колдобинах. Я крепко вцепилась в деревянную лавку и через темноту пыталась рассмотреть сидящего напротив мужчину. Он закрыл глаза и прислонился к тонкой стенке кареты, грудь его тяжело вздымалась. Похоже, диметрил доставлял ему настоящее страдание. «Так тебе и надо!» – подумала я, но как-то вяло, уже не радуясь отвратительному состоянию новоявленного недруга.

Извне доносился шум улиц, чьи-то визгливые голоса кричали: «Смотри, смертников везут!» Потом все стихло, колеса перестали выстукивать по брусчатке чечетку, и карета пошла плавно, словно по грунтовой дороге. В щелочку через дверь пробивалась тоненькая полоска света и струйка чистого прохладного воздуха. Николай застонал и заерзал на лавке.

– Больно? – тихо спросила я, сама удивляясь участию, просквозившему в голосе.

– Нормально, – прохрипел он. – С чего вдруг озаботилась?

Я пожала плечами и замолчала, потом вовсе отвернулась.