— Знаю, и этого достаточно, — отрезает Джоунс. — Топай, сынок. И напиши хорошую работу. Потерять стипендию для тебя — смерти подобно. Я сам из Мэна: Дерри, и знаю Питтсфилд. От этого места лучше держаться подальше.

— Уж это точно, — с чувством произносит Дефаньяк. — Спасибо. Спасибо за то, что дали мне еще шанс.

— Закрой за собой дверь.

Дефаньяк, который потратит последние деньги не на кроссовки, не на пиво, а на букет в палату Джоунси с пожеланием скорейшего выздоровления, выскальзывает в коридор, послушно прикрыв за собой дверь. Джоунси поворачивается к окну. Солнце по-прежнему изменчивое, неверное, но влекущее. И потому, что история с Дефаньяком кончилась куда благополучнее, чем он ожидал, Джоунси решает прогуляться, прежде чем мартовские облака, а может, и сложный заряд, омрачат этот день. Он хотел поесть в кабинете, но сейчас в голове возник новый план. Худший в его жизни, но Джоунси, конечно, этого не знает. И поэтому решает захватить с собой портфель, сегодняшний выпуск «Бостон феникс», и перебраться через реку в Кембридж. Сядет на скамеечку и спокойно съест сандвич с яичным салатом, жмурясь на солнышке.

Он поднимается, чтобы положить документы Дефаньяка в картотечный шкаф, под табличкой «D — F». «Откуда вы знаете?» — спросил мальчик. Что ж, хороший вопрос. Превосходный, можно сказать. А ответ прост. Он знает, потому что… иногда знает. Вот она, правда, а другой нет и быть не может. Правда, если бы кто-то приставил пистолет к его виску, он признался бы, что обнаружил это во время первой лекции второго семестра и что в мозгу Дэвида Дефаньяка взрывались огромные красные буквы, словно мигающая неоновая вывеска, обдававшая стыдом, назойливо долбившая в виски: шпаргалочник, шпаргалочник, шпаргалочник…

Но, Господи, все это чушь: не может он читать мысли. И никогда не мог. Никогда-в-жизни, никогда-в-жизни, никогда-в-жизни… не мог и не сможет. Иногда что-то вспыхивает в голове, да, именно так он узнал о проблемах жены с таблетками, вероятно, срабатывает интуиция, как с Генри. Он сразу заподозрил что-то неладное, когда тот позвонил (да нет же, олух, просто догадался по голосу, только и всего), но такие вещи в последнее время почти не случаются. Да и не происходило ничего по-настоящему странного после той истории с Джози Ринкенхауэр. Может, когда-то и было что-то, тянувшееся за ними хвостом все детство и юность, но теперь все позади. Или почти.

Почти.

Он обводит кружком слова «поездка в Дерри», хватает портфель, и тут новая мысль осеняет его, внезапная и бессмысленная, но мощная и всеобъемлющая:

Берегись мистера Грея.

Джоунс, уже схватившийся за ручку двери, замирает. Это его голос, вне всяких сомнений.

— Что? — вопрошает он пустоту.

Ничего.

Джоунси выходит из кабинета, захлопывает дверь и проверяет, заперто ли. В уголке доски для объявлений белеет листочек. Джоунси откалывает его, переворачивает напечатанной стороной вверх. Всего одна строчка: «Вернусь в час». Он спокойно прикалывает записку, не ведая, что пройдет почти два месяца, прежде чем он вновь войдет в эту комнату и увидит ежедневник, раскрытый на дне Святого Патрика.

«Береги себя», — сказал Генри, но Джоунси думает не о том, чтобы поберечь себя. О мартовском солнышке. О том, как бы поскорее съесть сандвич. О том, как приятно поглазеть на девушек в Кембридже: юбки слишком коротки, а мартовский ветер игрив и большой шутник. Словом, о многих заманчивых вещах, в список которых не входит необходимость беречься мистера Грея. И беречься вообще.

И в этом его ошибка. Вот так может перемениться жизнь, навсегда и бесповоротно.

ЧАСТЬ 1. РАК

Я сознаю, что только эта дрожь меня приводит в чувство.