ЛОРЕНЦО (в отчаянии от фальшивости этих слез и, самое главное, понимая скрытую причину такой реакции Кьярины, опасается ухудшить дело, если станет и дальше называть вещи своими именами и прямо скажет: «Ты некрасива. И не вышла замуж, потому что ни один мужчина никогда не обращал на тебя внимания. Ты не была привлекательной даже в юности», и сам себя хлещет по щекам, чтобы удержать язык за зубами). Но кто меня обязал это делать? Кого я должен благодарить? Кто надел на меня эти оковы…

КЬЯРИНА (ласково, с заботой, однако, продолжая, плакать). Но тебе же больно, сумасшедший! Смотри, до крови расцарапал себя! Прекрати!

МАТИЛЬДА (лет пятидесяти, крепкая, энергичная женщина. Входит справа, она уже в курсе происходящего в доме Савастано). Кьярина, дочка моя… Что случилось? Профессор, что здесь происходит?

ЛОРЕНЦО. Кукольный спектакль. разыгрываем пьесу с участием Пульчинеллы. Пульчинелла это я, донна Матильда. Я и Пульчинелла, Турцилло, Ковьелло, Кьяккеппе. Противен самому себе, уж поверьте мне.

МАТИЛЬДА. Как понимать все это? Профессор, я никогда прежде не слышала от вас ничего подобного. (Кьярине) А вы, синьорина, спускайтесь-ка оттуда! (Решительно направляется к окну и ставит рядом стул). Ну, будьте умницей. Что это вы задумали! Хотите, чтобы и в самом деле вся округа смеялась? (подает руку Кьярине, и та охотно повинуется ее приказу). Вы такая воспитанная, такая мудрая и терпеливая… Я всегда говорю своему мужу: «Одно удовольствие жить рядом с Савастано — их не видно и не слышно…»

КЬЯРИНА (спустившись с подоконника и оказавшись на твердой почве, вдруг в полной мере осознает опасность, которой подвергала себя, ее охватывает страх, у нее кружится голова, и она раскидывает руки, словно ища что-то прочное, к чему можно было бы прислониться) Дайте сесть… Стул, дайте стул… (Поддерживаемая Матильдой, добирается до стола в центре комнаты и садится возле него). Ничего не вижу… Все вокруг плывет…

МАТИЛЬДА. Успокойтесь, синьорина Кьярина, сейчас это пройдет.

КЬЯРИНА (с явно преувеличенным удивлением). Ох, вся комната идет кругом… Остановите комнату.

МАТИЛЬДА (спокойно). Ну-ну, сейчас все пройдет… Все пройдет…

КЬЯРИНА. Что пройдет, донна Мати… Это же какая-то взбесившаяся карусель.

МАТИЛЬДА. Так только кажется.

КЬЯРИНА. О, святая Мадонна… Меня просто выворачивает наизнанку.

МАТИЛЬДА. Это вам дьявол привиделся. Я пришивала пуговицу на рубашку мужа, как вдруг является какой-то синьор и говорит: «Идите скорей к Савастано, там синьорина Кьярина хочет выброситься из окна…» Я и поспешила сюда. Но что случилось?

ЛОРЕНЦО. Это вы у нее спросите. Не думаю, что она скажет вам правду. Во всяком случае, хочу надеться, что она еще не совсем утратила чувство юмора.

КЬЯРИНА. Он обижает меня с тех пор, как понял, что я не окончательная дура. Потому что это так. Когда человек постоянно проявляет понимание и сочувствие, всегда уступчив, всегда готов во всем пойти навстречу, и если просят, то и всем пожертвовать, тогда это не считают доведенным до крайности альтруизмом, нет. Это расценивают только как самую настоящую глупость. Когда же этот человек в один прекрасный день вдруг пробуждается и говорит: «Хочешь знать правду? Мне надоело без конца заботиться о чужом благе. С сегодняшнего дня я хочу немного подумать и о своем собственном благополучии», и тогда тот, другой, увидев, что утратил привилегию, не желает мириться с таким преображением: «Как же так? Еще несколько минут назад она была такой милой дурочкой… Как же это она вдруг ни с того ни с сего позволяет себе пользоваться правом рассуждать нормально?» И звереет от ярости.