Там на лугу было три оленя, и трое нас. Я, мой друг и моя дочь трех с половиной лет.

— Гляди, олени, — сказал я, показывая на оленей.

— Смотри, олени! Вон! Вон! — закричала она и прильнула ко мне на переднем сиденье. От оленей она получила крошечный удар током. Три маленькие серые электростанции умчались под деревья, а их копыта воспевали Управление ресурсами бассейна Теннесси.

Когда мы ехали обратно к лагерю в Йосемите, она говорила об оленях.

— Олени — отличные, — говорила она. — Я хочу быть оленем.

Когда мы повернули на стоянку, три оленя стояли у въезда и смотрели на нас. Те же олени, а может, и другие.

— Смотри, олени! — И та же электрическая волна через меня: наверное, хватило бы зажечь пару лампочек на рождественской елке, или минуту крутить вентилятор, или поджарить половину хлебного ломтя.

Олени шли за машиной, а мы на оленьей скорости въезжали в лагерь. Когда мы выбрались из машины, олени остались с нами. Моя дочь рванулась к ним. Ух ты! Олени!

Я ее притормозил.

— Подожди, — сказал я. — Дай папе руку.

Я боялся, что она их испугает, и не хотел, чтобы они ей навредили, если запаникуют и побегут на нее, что почти невероятно.

Мы шли за оленями, немного позади, а потом остановились посмотреть, как они переправляются через реку. Река была мелкая, олени остановились посередине и повернули головы в три разные стороны.

Моя дочь смотрела на них, некоторое время ничего не говоря. Они были такие спокойные и прекрасные, а потом она сказала:

— Папа, возьми оленью голову и приделай к моей голове. Возьми оленью ногу и приделай к моей ноге. И я буду олень.

Олени перестали смотреть в три разные стороны. Теперь они смотрели на деревья другого берега, а потом туда и направились.

Так вот, на следующее утро было воскресенье, и рядом с нами разбила туристический лагерь группа христиан. Человек двадцать или тридцать сидели за длинным деревянным столом. Пока мы складывали палатку, они пели гимны.

Моя дочь очень внимательно наблюдала за ними, а потом подошла поближе и спряталась за деревом, чтобы посмотреть, как они поют. Ими командовал один человек. Он махал руками в воздухе. Наверное, их священник.

Моя дочь наблюдала за певцами очень внимательно, потом вышла из-за дерева, медленно направилась к ним, и остановилась за спиной их священника, глядя прямо на него. Он стоял там один, и она стояла там одна вместе с ним.

Я выдернул металлические штыри из земли и собрал их в аккуратную связку, потом свернул палатку и положил ее возле штырей.

Тут одна из женщин-христианок встала из-за длинного стола и направилась к моей дочери. Я наблюдал. Женщина дала ей кусок пирога и спросила, не хочет ли она сесть и послушать пение. Они как раз увлеченно пели насчет Иисуса, который делает им что-то хорошее.

Моя дочь кивнула и уселась на землю. В руке она держала кусок пирога. Она просидела там пять минут. Не откусила от пирога ни кусочка.

Теперь они пели о Марии и Иосифе, которые тоже что-то делали. В песне была зима, холодно и солома в хлеву. Пахучая.

Она слушала минут пять, потом встала, посреди "Мы три царя Востока" помахала им на прощанье рукой и вернулась ко мне с куском пирога.

— Ну как? — спросил я.

— Поют, — сказала она, показывая, что они поют.

— Как пирог? — спросил я.

— Не знаю, — сказал она и бросила пирог на землю. — Я уже завтракала. — Там он и остался.

Я подумал о трех оленях и поющих христианах. Посмотрел на кусок пирога и на реку, за которой скрылись олени.

Пирог на земле казался очень маленьким. Вода текла по камням.