Все может кончиться тем, что он умрет, а она овдовеет. И эту ситуацию не поправит даже то, что мы найдем преступников.

Осторожно приоткрылась дверь палаты; но это был не доктор и не Кужеров. В палату заглянула немолодая женщина, тоже рыжеволосая, симпатичная. Она спросила приглушенным голосом, мягко, по-украински, выговаривая слова:

— Ну как, Олюшка?

Ольга обернулась и грустно ответила:

— Все так же, мама, — и тут же добавила, кивнув на меня: — Это следователь из прокуратуры.

Женщина бочком вошла в палату и остановилась у дверей. Типичная южная внешность, полная фигура, какое-то невыразительное платьишко с короткими рукавами и очень выразительные черные глаза.

— Ох, горюшко! — тихо вздохнула она, как бы про себя, не сводя глаз с безжизненной фигуры зятя.

Открывшаяся дверь чуть не стукнула ее, и она подалась в сторону. Это явились доктор, что-то жующий на ходу, и сопровождающий его Кужеров. Доктор деловито подошел к больному, взял его за руку и сосчитал пульс, потом что-то поправил в подключенном приборе. Потом поднял ему веко и посмотрел в зрачок.

— Ну что? — бодро спросил он больного, прожевав то, что было у него во рту, и уставясь ему в глаз. — Вот следователь тут поговорить хочет… А? Можешь?

Я, затаив дыхание, смотрела на Коростелева. И чувствовала себя слоном в посудной лавке: человек только отходит от тяжелейшей операции, глаза открыть как следует не может, а я приперлась, чтобы освежить ему впечатления, как его долбанули по голове (кстати, странно, как этот занюханный доктор успешно сделал сложную нейрохирургическую операцию). Но Коростелев открыл глаза пошире и слабым голосом проговорил:

— Могу…

Я подалась к нему, а за моей спиной доктор распорядился:

— Народцу тут многовато. Посидите, граждане, в коридоре, а? Давайте, давайте.

Краем уха я услышала возражения Ольги:

— Я хочу остаться…

Я обернулась и увидела, как Кужеров за локоток ведет к выходу упирающуюся Ольгу. Неожиданно она оттолкнула его с такой силой, что Сергей с трудом удержался на ногах, и подбежала к постели мужа.

— Ольга, — я положила руку ей на плечо, — здесь действительно много народу; это и больному тяжело. Я обещаю, что долго не задержусь, просто выясню самые важные вопросы, хорошо? А вы пока можете поговорить со своей мамой. Ладно? И доктор здесь, вы можете быть спокойны за Виктора…

Она резко оттолкнула мою руку, глаза ее зло заблестели:

— Я имею право быть рядом с мужем!

Видит Бог, мне не хотелось с ней ссориться. Разве можно ссориться с потерпевшими? И понять ее можно было — зачем нужны эти дурацкие допросы, когда муж в таком тяжелом состоянии? Только что прооперирован… Я уже склонна была разрешить ей остаться — ну, в конце концов, что такого, если жена побудет рядом с мужем во время этого разговора? За руку подержит, ему будет легче… Но тут вмешалась мать Ольги:

— Олюшка, — сказала она твердо, — пойдем, подождем в коридоре, я хоть словечком с тобой перекинусь. Пойдем, ласточка моя. — И она увела Ольгу из палаты, а я опять наклонилась к потерпевшему.

Он приоткрыл глаза и тихо, но внятно спросил:

— Кто это?

— Это ваша жена, Ольга, — сказала я, успокаивающе поглаживая его по руке. — Виктор Геннадьевич, вы помните, как вы оказались в той парадной?

— Виктор Геннадьевич? — переспросил он. — В той парадной? В какой?

— Там, где вы получили травму. Вы в больнице, вам недавно сделали операцию…

— Я понимаю, — слабым голосом сказал он. — Почему вы называете меня Виктор?

— А как вас называть?

Он помолчал и закрыл глаза. Потом, не поднимая век, проговорил:

— Не помню.