Женщины вернулись в дом и занялись каждая своим делом. Тереза вынесла из комнаты Луки всю его одежду и личные вещи. Их оказалось немного. Набив карманы бумагой, смоченной в скипидаре, она завернула одежду в газеты и перевязала. Мойра вымыла лестницу, спальню Луки и ванную, которой он пользовался. Его зубную щетку и расческу она положила в пластиковый пакет, который София уничтожила в аппарате для измельчения мусора. Тем временем Тереза разожгла во дворе костер, чтобы сжечь одежду.

София была все в той же окровавленной ночной рубашке.

— Сними это, я сожгу… — сказала ей Тереза с порога кухни. — София?

Ей пришлось повторить свои слова. Ноги Софии посинели от холода. Она медленно подняла рубашку и, вспомнив про медальон, достала его из кармана.

— Дай мне рубашку, София, ее надо сжечь.

Тереза огляделась, ища, что бы накинуть на Софию, но не нашла ничего подходящего и сняла свою шубку. София протянула ей окровавленную ночную рубашку.

— Иди оденься, прими теплую ванну… Это все?

София кивнула, не сдвинувшись с места. В ее наготе было что-то жалкое. Не выдержав, Тереза подошла и попыталась накинуть ей на плечи свою шубку, однако София ее оттолкнула.

— Не трогай меня, пожалуйста!

— Послушай, надень что-нибудь. И можешь отдыхать. Здесь тебе больше нечего делать.

София поднялась наверх, заперлась у себя в спальне и, спотыкаясь, пошла в ванную. Ей хотелось кричать, но она боялась быть услышанной. Она чуть не упала в душевой кабинке, выложенной белым кафелем, и ударилась плечом о стену. Включив воду, она встала под душ, чтобы смыть кровь с тела, с рук… Пальцы ее по-прежнему сжимали маленькое золотое сердечко.

Когда на нее обрушились холодные струи, София охнула, но даже не попыталась включить горячую воду. Ледяные потоки обжигали кожу. Казалось, что кто-то хлещет ее по лицу и по всему телу. Она положила золотое сердечко в рот и закусила медальон зубами. Живот судорожно сжимался от разрывающей боли — так было, когда она рожала сына.

Ей хотелось кричать на весь мир о своем предательстве, о том чудовищном убийстве, которое она совершила. Ей хотелось, чтобы кто-нибудь узнал о ее вине и покарал ее. Холодный душ не принес облегчения. Изнывая от бессильной злобы на саму себя, София в кровь разбивала кулаки о кафельные плитки и стучала головой о стены, но при этом не издала ни звука. Молчание — вот ее кара. Никто не должен ничего знать. Никакие обстоятельства прошлого не смягчают ее вины. Она совершила самое страшное преступление: дала жизнь человеческому существу, потом отвергла собственную плоть и в конце концов убила его.

Она, и только она, разрушила семью Лучано. Ее младенец, которого она бросила из собственной жадности, превратился в чудовище… Но это останется тайной, так же как останется тайной, где находится могила Луки. А София будет отстаивать то, что у них еще сохранилось, — отстаивать яростно, а если понадобится, и жестоко: теперь она знала, что способна на жестокость.

На другой день после убийства Луки все женщины, кроме Софии, легли спать и проспали почти до вечера, измученные тяжелой ночью, но успокоенные сознанием того, что Луки больше нет. Казалось, что его и не было вовсе.

София засела за документы и впервые стала внимательно знакомиться с семейным бизнесом. Потом она снова открыла записную книжку Барзини и сверила стоявшие там цифры с пропавшими суммами денег — огромными счетами, которые таинственным образом испарились в воздухе. Совпадений оказалось слишком много, чтобы их можно было назвать случайными. София не знала тайного шифра Барзини, но несколько заглавных букв, стоявших рядом с цифрами, могли быть начальными буквами названий банков… Ей не хватало опыта и знания банковской системы, чтобы прочесть эти записи, однако со временем с помощью Терезы она, возможно, в них разберется.