Родители водили меня к психологам, отдали в бассейн, чтобы я научилась плавать. И я научилась. Нет, серьезно. Научилась. Брасс — так вообще мой стиль. Я даже лет в двенадцать несколько городских открытых соревнований умудрилась выиграть. Ничего удивительного: вода прозрачная, дно видно, бортики рядом. Все в порядке. Но сколько бы ни ездили на море: хоть на Балтику, хоть в Анапу, хоть в Турцию — стоило перестать видеть дно, будь то из-за мутной воды или просто из-за глубины, как меня вновь и вновь накрывала все та же дичайшая паника и страх смерти.

Сегодня я получила самое настоящее искреннее удовольствие от наших бултыханий в лагуне, потому что чувствовала себя в безопасности. Но мое позорное падение все перечеркнуло. Всю радость от этого дня, все то доверие, которое я вроде начала испытывать к нашему капитану, весь тот восторг, что, казалось, наполнил меня от макушки до пят.

Мой позитив был беспощадно перечеркнут приступом паники, накрывшей меня, как только я погрузилась с головой в воду и, открыв глаза, не увидела дна.

Я что-то орала, вопила, судорожно колошматила руками, по-моему, ругалась на Марка, вдруг вынырнувшего рядом со мной со своим дурацким аквабайком. Я слышала, как он что-то говорит, но не понимала слов, будто он перешел на иностранный язык. Я воспринимала только интонацию — примерно так, мне помнится, разговаривают с испуганными животными ветеринары — ласково, спокойно, негромко, поглаживая по голове и периодически даже прикрывая пасть, чтобы трясущаяся на столе собачонка случайно не тяпнула своего спасителя.

Я и была той самой трясущейся собачонкой, готовой выть, скулить и одновременно кусаться. Мои мозги начали немного проясняться, только когда я почувствовала под ногами земную твердь.

Мы выползли на теплый песчаный берег уже в сумерках. Солнце почти село, а темнеет в тропиках быстро — кто-то мне недавно говорил об этом. Я без сил рухнула прямо у самой линии прибоя, не в состоянии доползти дальше. Марк молча сгреб меня в охапку и оттащил под пальму, а сам вернулся к своему плавсредству.

И тут я разрыдалась.

Я рыдала взахлеб, не переживая о том, как я выгляжу, как звучу, кто меня слышит и как на меня смотрит мой товарищ по несчастью. Меня трясло и колбасило, зубы лязгали, руки ходили ходуном, а ноги ощущались реально ватными. Накатило все и сразу: горечь предательства, оказавшегося в большей степени надуманным, нежели фактическим, стресс от длительного перелета и смены часовых поясов, непривычный климат, долгий день на солнце, от которого все же немного пощипывало кожу, но самое ужасное — пережитый кошмар от длительного нахождения в темной воде.

А Марк… А что Марк? А ничего. Он сновал туда-сюда где-то рядом, что-то делал, что-то разворачивал и сворачивал, стучал, насвистывал, вроде что-то говорил или спрашивал, но я не отвечала — просто не могла. Он кивал, улыбался и снова куда-то отходил.

Не знаю, сколько времени прошло, но вокруг уже царила непроглядная темень, как вдруг сквозь опухшие до тонюсеньких щелочек веки мелькнул какой-то яркий свет.

Огонь?

Серьезно?

Тут есть люди?

— Нет, Белоснежка, людей тут нет. Это я развел костер. Иначе мы бы околели за ночь. Хоть и тропики, а перепады, да еще так близко у воды, бывают нехилые. Ну вот. Теперь мы сможем тебя хоть немного согреть. Раздевайся.