– Нет, именно влюбленность. Любовь – это уже проверенное временем, испытания прошедшее чувство. А вот влюбленность – это как раз то, что сейчас с тобой.

– Да? – прошептала я. – Не знаю…

До этого момента я как то не задумывалась о том, что мое чувство к катамаранщику в коей то мере связано с любовью. Он мне просто нравится. При чем тут любовь, правильно? Мне нравится смотреть на него в бинокль, любоваться его телом, но за месяц моих наблюдений я ни разу не подумала, что это какая то разновидность любви. И теперь после слов Фулаты мне стало немного страшно, ведь любовь (ну, или влюбленность) влечет за собой какую то ответственность, поступки, действия. Получается, мне теперь надо что то делать? Сказать по правде, мне по душе просто за ним наблюдать. До заявления Фулаты у меня даже не возникало мыслей, что с катамаранщиком мы можем встречаться, разговаривать, гулять. Мне нравится наблюдать за ним со стороны, ничего не требуя от него взамен. Я просто была счастлива, что такой человек существует на свете. По вечерам бегаю на свой пляж и там вспоминаю катамаранщика. И каждый раз от этих сладких воспоминаний хочется взлететь в небо и парить вместе с чайками над морской гладью… А теперь Фулата говорит – влюбленность. Не нравится мне это определение. Слишком оно конкретное и обязывающее. Печать какая то, а не слово. Нет, так не пойдет. Уж лучше просто «нравится наблюдать».

Я не знала и не знаю о нем ровным счетом ничего – ни имени, ни места проживания, ни номера телефона, знаю только то, что он работает на базе у волнореза. И все. Я не думала о том, что у него есть своя жизнь, наполненная вкусами, привычками, кругом знакомых. Я просто на него смотрела… И испытывала счастье от того, что он есть…

Странно, но я ни разу не видела его в городе, хотя мы, местные, зрительно знаем почти каждого. Может, он не местный? Приехал, как Фулата, на лето, чтобы подзаработать денег?

Впрочем, я никогда и не задавалась целью высматривать его на улицах города. Почему то мне казалось, что его можно увидеть только на пляже. Вечером засыпала с мыслями о том, что завтра увижу черноволосого парня с выгоревшими прядями у висков, но как то не догадывалась, что его можно встретить и в городе, последить за ним… С другой стороны, зачем за ним следить? И вообще, если быть до конца откровенной, его образ для меня всегда заключен в рамку, похожую на знак бесконечности – перевернутую цифру «8». И только сейчас, сидя в «Пирамиде», я поняла, что это за рамка. Это – бинокль. Катамаранщик впечатался в мою память через окуляры бинокля.

Ну зачем Фулата устроила мне встряску? Думать теперь буду, переоценивать…

– Что же мне теперь делать? – простонала я.

– А зачем что то делать?

– Ну, как это? Я же ему сказала… Ой, ты же не знаешь, что именно я сказала, когда заняла очередь за ним!

– Что? С каким сиропом он коктейль любит? – Фулата обнажила в улыбке свои белые зубы.

Я посмотрела на подругу, как на наивного ребенка. Затем склонилась к ней еще больше и монотонно проговорила:

– Я сказала, что ему очень идут его синие плавки.

Фулата замерла на пару секунд, как статуя, с соломинкой во рту. А после этого отмерла и заливисто расхохоталась, – так, что оживленные голоса в соседних кабинках стихли. Потом люди, слышавшие смех Фулаты, демонстративно покашляли и вновь забубнили что то свое.

– Это правда? – все еще смеясь, спросила подруга. На ее глазах выступили слезы.

– Самая что ни на есть, – мрачно подтвердила я.

– Вот это да!

– Сама не верю, что на самом деле на меня нашло. Не пойму, как у меня только язык повернулся.

– Ты плохо знаешь свой язык, – снова рассмеялась Фулата.