– Ты чего? – недоумевает он, не догадываясь о моих крамольных мыслях. Рот у него приоткрыт, густые брови нахмурены. Даже нос картошкой и соскользнувшие с лысины пегие пряди выражают недоумение и неодобрение. – Не вижу ничего смешного!

Я вылетаю из кабинета, зажимая рот рукой. Хотя смеяться нечему. По-своему я люблю Савелия. Кроме Люськи и Савелия, у меня никого нет. Отец оставил нас с мамой, когда мне было девять лет. Где он, я не знаю. Мама умерла пять лет тому назад от рака груди. Мне очень не хватает мамы. Каждому нужен человек, который бескорыстно бы им восхищался и жалел. И спрашивал: ты не голодна? Хочешь жареной картошки?

Не гневи Бога, Александра, говорю я себе. У тебя есть кусок хлеба, который ты честно зарабатываешь головой, а не телом. У тебя есть подруга, которой ты веришь, как самой себе. У тебя есть Савелий, наконец. А то разнылась – одна, без любви, без тепла, без статуса! Поведи вокруг трезвым оком. Что ты видишь? Ты видишь хотя бы одну счастливую супружескую пару? Союз, где сочувствие, взаимопонимание, уважение и так далее? Где не подавляется с трудом желание вцепиться друг другу в волосы?

Оперативные раздумья

«Тринадцатое июня, – мысленно загибал палец капитан. – Тринадцать ножевых ранений. Одно – смертельное, остальные несерьезные. Как в романе Агаты Кристи «Восточный экспресс».

Тринадцатого июня в полночь в Черном урочище собрались люди. Человек десять-двенадцать, а скорее всего, тринадцать. Снова тринадцать! Жгли костер. Сидели на траве. Или стояли на коленях. Затем они разошлись. Вернее, разъехались. На двух автомобилях. У догорающего костра осталась лежать мертвая женщина, завернутая в черную ткань. С серебряным черепом на груди. Что не лезло ни в какие ворота.

– Чертовщина какая-то! – недоумевал капитан. – Ритуальное убийство? Жертвоприношение? Человеческая жертва? У нас в городе?

Мысль о жертвоприношении была нелепой и дикой, но никаких других у капитана на данный момент не появилось.

Десять лет назад Федор Алексеев закончил философский факультет столичного университета, поступил в аспирантуру. Собирал материал на диссертацию по теме «Религиозно-философские течения Центральной Европы в эпоху Реформации», а потом вдруг пошел работать в отдел внутренних дел, в поисках романтики, не иначе. Причиной столь необычного поступка стало желание сменить обстановку, а также познать жизнь, вернее, ее изнанку, для чего уйти в народ, как свойственно было представителям старой русской интеллигенции. Алексеев – интеллигент в четвертом или пятом колене. Прадед его был из семьи священника. После окончания духовной семинарии он не принял сана, примкнул к разночинцам и стал писателем. Пописывал в либеральные журналы о ветре свободы, грядущей революции и народовластии. Дед – врач, имея от роду тридцать четыре года, погиб от оспы где-то в Средней Азии, куда отправился добровольно, оставив семью. Отец, горный инженер, всю жизнь мотался по экспедициям. Наверное, охота к перемене мест заложена в мужчинах их рода на генном уровне. Как объяснить иначе более чем странный поступок Федора?

Ноги сами принесли капитана Алексеева на улицу, где располагалась городская библиотека. Он очнулся от мыслей о событиях в Черном урочище, заметив, что стоит перед массивной дверью, украшенной по периметру медными гвоздями. Он поднялся на второй этаж и вошел в читальный зал для научных работников. Дежурила пожилая библиотекарша Вера Максимовна, с которой он дружил. Если бы дежурила молодая, Валечка, Федор отправился бы прямиком к читательскому каталогу. Вера Максимовна же знала фонды библиотеки как собственную кладовку, и он попросил принести ему что-нибудь о религиозных сектах.

– Каких именно? – уточнила она.

– Обо всех, – ответил Федор задумчиво.