На ветвях дерева были развешаны почерневшие полоски сухого мяса газели, конская упряжь и походное снаряжение – среди этого мусора статуя казалась вполне на своем месте. Одна из несушек уселась на голову сокола, украсив ее белым потеком жидкого помета.

Насупившийся Зуга вошел в палатку. Ян Черут сидел на корточках возле койки Ральфа: оба с головой ушли в игру «пять камешков», используя вместо фишек отполированные кусочки кварца и агата.

Джордан лежал бледный и неподвижный. У Зуги екнуло сердце. Наклонившись над сыном, он заметил, как колышется грудь, и услышал почти беззвучное дыхание.

– Это ты вытащил сокола?

– Он не давал покоя Джорди, – проворчал слуга, не поднимая головы от блестящих камушков. – Малыш проснулся в слезах и все время звал этого идола!

Зуга хотел отругать Яна Черута, но его вдруг охватило безразличие. Он слишком устал и расстроен. Черт с ней, со статуей, потом можно обратно занести.

– Не было ничего, кроме бататов, – проворчал он, принимая дежурство у постели Джордана.

Вечером Ян Черут потушил сухие бобы с бараниной и добавил размятые вареные бататы. Варево выглядело весьма неаппетитно, однако впервые за много дней Джордан не отвернулся от протянутой ложки – с этого момента он быстро пошел на поправку.

Один-единственный раз, оставшись в палатке наедине с отцом, мальчик спросил про мать:

– Папа, она попала в рай?

– Да.

Уверенный ответ отца утешил Джордана.

– Теперь она стала ангелом?

– Да, Джорди, и всегда будет рядом с нами, приглядывая за тобой.

Малыш задумался, потом удовлетворенно кивнул. На следующий день Джордан уже достаточно окреп и остался на попечении Ральфа, а Зуга и Ян Черут решили взглянуть на Чертовы шахты.

Заступы, кирки, ведра, веревки, шкивы и лестницы – все растащили. Торговцы заламывали такие цены, что на покупку нового инвентаря уйдет не меньше сотни гиней.

– Нам понадобятся рабочие, – сказал Зуга.

– И что ты будешь с ними делать? – спросил Ян Черут.

– Копать.

– А потом? – В темных глазах коротышки-готтентота сверкнул ехидный огонек, лицо сморщилось, как кожура кислого яблока-паданца. – Что потом? – настойчиво спросил он.

– Там видно будет, – мрачно ответил Зуга. – Мы уже и так слишком много времени потеряли.

Новичками обычно называли тех, кто покинул «дом» и приплыл в Африку, надеясь разбогатеть. «Домом» – даже для тех, кто родился в колониях, – была Англия.

– Ставлю пять фунтов против кучки слоновьего навоза, что вы знаете об этой стране больше, чем любой из нас.

– Я родился в Африке, – признал Баллантайн. – На реке Зуга, что на севере земли короля Ками. Поэтому меня и назвали так странно.

– Надо же, кто бы мог подумать!

– Что поделать, так вышло, – шутливо ответил Зуга, прекрасно зная, что многие сочли бы это недостатком: тот, кто родился дома, стоял на много ступенек выше рожденного в колониях. Именно поэтому Баллантайн настоял, чтобы Алетта совершила долгое путешествие в Англию, когда приближался срок родов. Ральф и Джордан появились на свет в доме на юге Лондона, но вернулись на мыс Доброй Надежды еще до того, как их отняли от груди – первым отцовским подарком сыновьям стало место их рождения.

Пикеринг тактично обошел эту тему: по нему-то сразу видно, что он английский джентльмен, тут и вопросов быть не может.