— Я слишком дерзкий, Джейн? — он тоже встал и взял ее за руки. — Нет. Вы не должны отвечать. Я был непростительно дерзок и вел себя неоправданно настойчиво, а ведь Вы — гостья в моем доме и были очень добры к Деборе и моей дочери, и, впервые за многие годы, принесли в этот дом дух Рождества. Вы сможете простить меня?

— Конечно, — сказала она, пытаясь освободить руки. Она снова почувствовала себя так, как будто вот-вот задохнется. Его близость и его мужское начало угнетали ее. — Ничего страшного, милорд.

— Ну уж нет, — сказал он. — Это из-за того, что Вы безумно заинтриговали меня за эти несколько дней, Джейн. В Вас, как будто живут два разных человека. Чаще всего, Вы — дисциплинированная, чопорная и, простите, кажетесь обычной учительницей. Но иногда Вы оживленны, нежны и невероятно красивы. У меня создалось впечатление, что этот, второй человек, прячется глубоко внутри Вас и лишь изредка вырывается наружу. На самом деле, ведь это и есть настоящая Вы, которая скрывается от всего мира? Которую Вы никогда не могли показать другим?

— Прошу Вас, — она попыталась выдернуть руки, но ей это не удалось. Ее голос, с тревогой заметила она, звучал тонко и несчастно. В нем отчетливо слышались подступающие слезы.

— Он был дураком, Ваш отец, — заявил он. — У него были Вы, чтобы любить Вас и заботиться, а он упустил эту возможность.

Она тут же забыла о себе, внимательно глядя ему в лицо, прямо в глаза.

— И вы собираетесь совершить ту же самую ошибку? — спросила она. — У Вас ведь тоже есть дочь, чтобы любить ее.

— Но ситуации совершенно разные, — сказал он. — Я не собираюсь отправлять ее в приют или школу. Я хочу найти ей любящих родителей, которые будут гораздо лучше, чем мог бы стать я.

— Но ей четыре года, — сказала Джейн. — Разве Вы не думаете, что она все будет помнить, хоть и туманно? Она будет помнить, что ее мать загадочно исчезла из ее жизни, и попытается убедить себя, что она умерла. А не просто бросила. Вы должны сказать ей правду. Как ни жестоко это кажется в настоящее время, но она должна знать правду. А так же она будет помнить, что ее отец знатен и богат, что он заботится о ее физических потребностях, но не побеспокоится о том единственном, что действительно имеет значение.

— И что же это? — нахмурившись, спросил он, и она подумала, что, вероятнее всего, он рассердился. Но и она тоже. Она была готова ответить на его вопрос.

— Потребность в любви, — сказала она. — Потребность знать, что ты для кого-то дороже всего остального в этом мире.

— Но она незаконнорожденная, — прошептал он. — Она — дочь, которую родила мне моя содержанка. Вы это понимаете, Джейн? Что Вы знаете о том, что является приемлемым и что совершенно недопустимо в светском обществе?

— Да, — ответила она. — О да, я знаю, милорд. Как Вы понимаете, я такая же незаконнорожденная дочь. Никто и никогда на моей памяти не хотел узнать меня как личность. Не обнимал меня. Не целовал. Никто никогда не любил меня. Мне двадцать три года, я достаточно взрослая, чтобы справится с таким отношением. Но я не хотела бы, чтобы другой ребенок жил такой же жизнью, как я. Только не Вероника. Я надеюсь, что она будет помнить, как Вы целовали ее в щеку, гладили по голове, несли в своем пальто домой из церкви. Я не уверена, что эти воспоминания очень помогут. Но мне очень жаль, что у меня таких воспоминаний нет.

— Джейн, — с болью произнес он. — О, моя бедная Джейн.

И прежде, чем она поняла, что должно произойти и как это предотвратить, он освободил ее руки, а сам обнял ее за плечи и крепко прижал к своему телу.