Вот же пакость эта Андзя! Неужто во всем Париже графиня Стефания не нашла кого-нибудь поприветливей?!

А ведь поприветливей и не найдется, пожалуй! Простонародье распустилось до полного непотребства. Да, распустишься, наверное, когда власть своей волею сметаешь, а страну с ног на голову переворачиваешь, как это было во время этой трижды растреклятой революции, которую они называют Великой! Насколько знал Араго, в последнее время прислуга предпочитает не служить, а шляться по митингам и горлопанить. Так же было и накануне Июльского мятежа два года назад. Как бы чего нового не устроили! Эх, милые вы мои лягушатники, нет на вас российского государя-императора Николая Павловича, который, загнав бунтовщиков-декабристов во глубину сибирских руд, надолго отшиб у их последователей охоту затевать новый комплот да подстрекать народ к бунту!

Араго прислушался. Сверху неслись музыка и голоса. Итак, прием, о котором говорила графиня, в самом разгаре.

Наш герой начал подниматься в бельэтаж, удивляясь размерам особняка, который снаружи казался совсем невелик. А там, в темном, тесном погребе, ему чудилось, будто не только этот дом темен и тесен, но и весь мир сделался таким же и даже светлые небеса превратились в такой же закопченный потолок, как тот, который нависал над неподвижно лежащими, связанными по рукам и ногам людьми, двое из которых уже мертвы…

Он сердито мотнул головой, отгоняя тягостные мысли.

Довольно о прошлом!

На Монмартре

Париж, 1814 год

Еще недавно армия продвигалась по большой Парижской дороге. Она была заранее изуродована французами, чтобы затруднить путь наступающим: большие камни выворочены ребром; величественные тополя, ранее стоявшие по сторонам, валялись, вырубленные, там и сям, подобно низверженным исполинам. Иногда попадались трупы лошадей, лоскутья от киверов и ранцев.

– Ништо! – смеялись солдаты. – Наши-то пути-дороженьки в распутицу еще хуже, а мы прошли! И тут пройдем! А что пушки застревают, так на руках донесем. До Парижа-то всего тридцать пять верст осталось.

Радостная мысль, что близка столица Франции, оживляла войска и придавала им быстроты в шествии; кроме того, опасались удара войск Наполеона с тыла.

– Идем в Париж! – говорили офицеры. – Там-то найдем радости и удовольствия. Пале-Руайаль, Королевский дворец, держись! Есть ли деньги, господа, чтоб было чем повеселиться? Нет? Но мы соберем контрибуцию…

– Идем в Париж, ребята! – говорили солдаты, размахивая руками. – Там кончится война; государь даст по рублю, по фунту мяса и по чарке вина. Станем на квартиры…

И вот показался более чем шестидесятисаженный холм Монмартр – возвышенное предместье Парижа. Последний рубеж его обороны!

– Вот Париж! – кричали солдаты. – Здравствуй, батюшка Париж! Ох и расплатишься ты с нами за матушку-Москву! – и ускоряли марш…

Вдруг рядом с батареей, вырвавшись из густого порохового дыма, появился верховой гусар и, сорвав кивер, замахал им, что-то крича. Серые доломан и ментик с белой опушкой, а также красные чакчиры, воротник и обшлага выдавали в нем гусара Сумского полка, который, под командованием храбрейшего Александра Сеславина, тоже сражался на Монмартре, недавно разгромив французскую батарею у Тронной заставы, Барьер дю Трон. Прислуга этой батареи состояла из студентов Политехнической школы. Студиозусы защищались мужественно, и лишь после упорного боя, изрубив всю прислугу, атакующие захватили четырнадцать орудий. А затем сумцы отправились на Монмартр, помогать взять последнюю высоту обороны.

«Курьер с каким-то известием, – догадался Ругожицкий.