Каким образом на мой банковский счет попали деньги, принадлежавшие Альфреду Бромбаху? Вообще-то это наше частное дело. Слава богу, мы живем в стране, где поддерживается правопорядок, и тайна вкладов, как и переписки, телефонных разговоров и частных бесед, еще охраняется законом. Но если уважаемый суд настаивает, могу сказать, в этом нет ничего секретного или запретного: он просто вернул мне старый карточный долг. А теперь почему-то пытается оговорить меня, обвинить в смерти своей тетки, которую я никогда и в глаза не видал. Несомненно, он сам ее злодейски убил с помощью ухаживавшей за нею медицинской сестры, которую потом суд почему-то оправдал, хотя она сама не вынесла угрызений совести и покончила с собой… Но при чем тут я?!

Хорошо, Альфред Бромбах не пытался изменить свои показания, данные во время следствия. Он сидел на скамье подсудимых совершенно поникший, раздавленный, безучастный. С трудом поднимался и вяло, едва слышно отвечал на вопросы. Как бывает со многими преступниками, пояснил мне позже Гренер, он уже окончательно сломился, как бы сам вынес себе приговор.

Слабый интерес у него пробуждался, лишь когда он слушал, каким образом руками ничего не подозревавшей Урсулы была убита его тетка. Ведь Бромбах впервые здесь, на суде, узнал об этом. На допросах ему, конечно, ничего не рассказывали. И теперь он с ужасом смотрел на Федершпиля и постепенно отодвигался на скамье подсудимых от него как можно дальше, забился в угол и каждый раз заслонялся ладонью, когда тот поворачивался к нему.

Конечно, больше всего говорили о деньгах, переданных Бромбахом Федершпилю. Это же была, в сущности, главная улика, доказывавшая их соучастие в убийстве старухи. И попытки Федершпиля убедить суд, будто Бромбах якобы ему просто возвращал какой-то долг, конечно, вызывали иронические улыбки и даже откровенный смех.

— Тогда объясните нам, пожалуйста, обвиняемый, почему вам понадобилось для того, чтобы получить с господина Бромбаха этот должок, встретиться с ним за городом, в уединенном месте да еще в темноте? И к тому же привязывать себе бороду, надевать парик, стоять все время спиной к нему? — насмешливо допытывался у Федершпиля судья. — Помилуйте, ведь при таком маскараде он мог вас не узнать, ошибиться и вручить деньги совсем другому человеку…

Судья был молодой, поджарый, спортивного вида. Вел он процесс хорошо, в стремительном, напористом темпе. И прокурор, перед судом взявший у Мориса подробную консультацию по научным вопросам, был опытным, то и дело загонял Федершпиля в угол хорошо продуманными вопросами.

Все равно им приходилось нелегко. Это был необычный, странный процесс еще и потому, что, в сущности, совсем отсутствовали свидетели. Петера Гросса и его приятеля-химика, которому он рекомендовал тоже «полечиться» у Федершпиля, решили на суде не допрашивать. Что они могли показать? Только то, что действительно лечились у Федершпиля, а что он им там внушал, не знают. Какие же это свидетели!

Тем более фирмы, где они работали, не стали возбуждать против них дела, предъявлять какие-нибудь иски. Как объяснил мне Гренер, пострадавшие промышленные концерны вообще стараются скрывать, когда у них похищают секреты, не любят привлекать к себе повышенное внимание.

— Они вынуждены молчать и делать хорошую мину при плохой игре, старательно изображать постоянный оптимизм, чтобы не распугать своих акционеров и клиентов. Хорошо еще, что пленку мне дали, разрешили использовать — разумеется, при условии, что я не скажу, как ее добывал с их помощью, а сочиню сказочку, будто получил пленку в посылочке, присланной каким-то анонимом на мой домашний адрес, вероятно, кем-то из врагов Федершпиля, знавшим о его преступных делах. У меня и записочка была приготовлена соответственная, якобы приложенная к посылочке. Написал мне ее левой рукой, чтобы правдоподобнее выглядела, под мою диктовку один старый приятель.