Поздно вечером, уже лежа в постели, он думал о том, окажется ли усталость от долгой пешей дороги домой достаточным поводом, чтобы заставить фигуру в плаще вновь появиться в пейзаже его снов, в котором последние две недели он бродил почти каждую ночь. Но в эту ночь он быстро окунулся в такой глубокий сон, какой не приходил к нему вот уже много ночей. Словно вся затаенная тоска его безрадостного бытия выплеснулась в этот фантастический интерес к полускрытой сумерками фигуре незнакомки.

Семестр закончился, и на другой день он поехал навестить жену. Несчастную женщину, однако, донимал очередной приступ недуга, и его присутствие было для нее крайне нежелательно. А посему, получив полную свободу, он отправился в свою обычную прогулку по холмам и даже забрел намного дальше, чем обычно. Уже в сумерках он вернулся в виллу из красного кирпича, валясь с ног от усталости, так как, обрадовавшись неожиданно свалившемуся освобождению от ужина с женой и ее компаньонкой, прошагал намного больше обычного. У разожженного в спальне камина для него были оставлены сэндвичи и бутылка молока, но сэндвичи засохли и загнулись по краям, так что к ним он не притронулся и ограничился одним молоком. А потом он подтянул плетеное кресло поближе к огню и погрузился в тяжелую дремоту.

Это было не слишком удобное кресло, вдобавок оно поскрипывало в такт дыханию и врезалось в кожу. Но несмотря на все это, он почувствовал, что сон, всю неделю ускользавший от него, вот-вот придет, и не поддаваясь искушению выбраться из кресла и очнуться из дремоты, он полулежа смотрел, как на пороге сна вырисовываются, сменяя друг друга, образы, тают, снова всплывают, становясь все более отчетливыми.

Поначалу они как-то были связаны с обрывками повседневной суеты. Его квартирная хозяйка; уборщица в лаборатории госпиталя; компаньонка его жены — старая дева, бывшая наполовину сиделкой, наполовину экономкой. Он терпеливо ждал, зная, что все это обычная уловка его разума, желающего избавиться от бремени поверхностных впечатлений, прежде чем раскрыть глубинные слои. Какая-то бодрствующая частица его сознательного разума, вышколенная годами научных занятий, отметила, что перед ним чередой проходят немолодые, некрасивые и безликие женщины. Затем появилась и та женщина-полисмен, виденная им на набережной, и в нем ожила надежда; но она всего лишь заняла свое место в том же ряду.

Суета на лестничной площадке мгновенно вырвала его из забытья, и в приоткрытую дверь спальни до него донесся сварливый голос жены. Им явно не спалось. Первым его побуждением было зайти и попытаться помочь в меру сил, но из прежнего опыта он знал, что это ее только растревожит и расстроит. Ее здешний врач был толковым специалистом; от него он узнает, в чем там дело, и через него сделает все, что можно сделать для этой несчастной женщины, чья жизнь после неудачной попытки произвести на свет его ребенка протекала между кроватью, кушеткой и инвалидным креслом.

Этого легкого шума хватило, чтобы вызволить его на время из оцепенения, охватившего все тело после целого дня на свежем воздухе. Он закурил сигарету и стал смотреть в огонь. Память его вернулась в тот вечер двадцатилетней давности, который превратил жизнерадостную, хрупкую, похожую на ребенка девушку, на которой он был женат, в неврастеничную, обрюзгшую, полупарализованную калеку.