Я молча поднесла чашку к губам.

— Чем же вас не устраивает лорд Томас Чейнз, мисс Лочестер?

Я молча сделала глоток.

— Мисс Лочестер, вы можете промолчать, и ваша душевная рана затянется сама собой. Но если дать ей затянуться, не приняв противовоспалительных мер, возникнет безобразный и болезненный нарыв, который со временем вскроется. И, поверьте, время это будет самым неподходящим.

Я молча звякнула чашкой о блюдечко.

— Том — достойнейший юноша из всех, что я знаю, — слова сорвались с губ, казалось, против воли. — Он красив, он умён, он добр, благороден и учтив…

— Но. Далее определённо должно следовать какое-то «но».

Я опустила взгляд, рассматривая искусно вытканные цветы на пёстром ковре.

— Мы дружны с ним с детства, — говорить было легко: точно разговариваешь с кем-то, знакомым давным-давно. — Чейнзы всегда большую часть года проводили не в Ландэне, а здесь, в Энигмейле…

— Их поместье?

— Да. Тому было скучно там одному, и он часто отлучался в Грейфилд, к ближайшим соседям. К нам. С высочайшего позволения отца, конечно. — Я сделала ещё глоток. — Он всегда относился ко мне очень бережно. Поэтому я не сразу поняла, когда… когда…

— Когда из друга обратились для него в возлюбленную? — мистер Форбиден склонил голову к плечу, разглядывая меня, словно диковинного зверька. — Но чем же всё-таки вас не устраивает лорд Томас, мисс Лочестер?

— Это, знаете ли, слишком личный вопрос.

Он пожал плечами.

— Как знаете. Скажу только, что вам не пристало особо воротить нос. Сын самого графа Кэрноу — блестящая партия для девушки из рода вроде вашего, не блещущего ни древностью, ни богатством. А для девушки, от которой предпочтёт держаться подальше любой приличный молодой человек, — тем более.

— Я чем-то вас оскорбила, что вы решили сделать оскорбление взаимным?

— Это не оскорбление, мисс Лочестер, а констатация факта. Невеста должна быть мила, скромна, послушна, ничего не знать и ничего не желать от этой жизни. Смелость, дерзость, желание расправить крылья… всё это не в чести. Готов поспорить, все званые вечера вашей матушки вы просиживали взаперти в своей комнате, потому что стоило вам попасть в общество, как вы начинали говорить; но приличной девушке дозволено говорить лишь тогда, когда к ней обращаются, и не более, чем нужно, чтобы выразить благодарность за то, что на неё обратили внимание. А между тем окружающие так напыщенны, так глупы, и так хочется внести в их пустую болтовню хоть что-то настоящее… Omnium rerum quarum usus est, potest esse abusus, virtute solo excepta. Знаете, что это значит?

— «Может быть злоупотребление всеми вещами, которые употребляются, за исключением одной только добродетели».

— О, так вы ещё и образованны? Тем хуже для вас. Какие языки вы знаете?

— Я свободно говорю на фрэнчском и знаю латынь.

— А! Тогда для вас ещё не всё потеряно. Два языка — в пределах нормы. Вот когда девушка знает три-четыре, как в Руссианской империи… для наших соотечественников это уже слишком.

— Autant de langes qu’un homme sait parler, autant de fois est-il homme; но наша гувернантка просто не могла научить нас большему.

— Скажу вам, мисс Лочестер, что я обычно сам был своим учителем. И, должен признать, всегда оказывался своим любимым учеником.

Я прищурилась:

— Мистер Форбиден, осмелюсь предположить, что гордыня — главный ваш грех.

— Ошибаетесь, мисс Лочестер. Если говорить о грехах, то я в одинаково добрых отношениях со всеми семью.