В конце концов мистер Стэнли все же нарушил молчание. Он спросил:

– Вам известна такая писательница – Уилла Кэсер?

– Конечно. – Лидия была поражена: за последние две недели она не видела ни одного человека с книгой в руках и даже не обнаружила в пределах видимости ни одной стойки со всякой макулатурой.

– В таком случае вы знаете, что она проводила здесь каждое лето?

– Здесь?

– На этом острове. Здесь сохранился ее летний домик. Не далее чем в миле от этого самого места. Восемнадцать лет она неизменно приезжала сюда на лето и создала здесь множество произведений. Работала она в комнате, выходящей окнами на море, но теперь перед домом разрослись деревья и загородили вид. При ней всегда находилась ее близкая подруга, Эдит Льюис. Вы читали «Погибшую леди»?

Лидия ответила, что читала.

– Из всего ее наследия это мой самый любимый роман. И написан он именно здесь. Во всяком случае, большей частью.

Лидия поняла, что рабочие прислушиваются к их разговору, хотя и не поднимают глаз от еды. Не глядя ни на мистера Стэнли, ни друг на друга, они – Лидия это чувствовала – всем своим видом выражали снисходительное презрение. Она решила, что ей безразлично, распространяется ли это презрение и на нее тоже, однако, по всей вероятности, именно оно помешало ей дать вразумительный ответ по поводу Уиллы Кэсер и рассказать мистеру Стэнли, что она сама работает в издательстве и даже в некотором роде что-то пописывает. Хотя по большому счету мистер Стэнли просто не оставил ей возможности вклиниться.

– Я перед ней преклоняюсь вот уже более шестидесяти лет, – продолжил он и, занеся нож и вилку над тарелкой, выдержал паузу. – Читаю и перечитываю ее книги, и восхищение мое только растет. Только крепнет. Здесь ее помнят. Сегодня у меня назначена встреча с женщиной, которая знала Уиллу, беседовала с ней. Говорят, в свои восемьдесят восемь лет она еще в здравом уме. Стоит только местным жителям узнать о моем увлечении, как они сами предлагают вывести меня на тех, кто готов поделиться воспоминаниями. Это не может не радовать, – торжественно заключил он.

Пока он говорил, Лидия пыталась сообразить, какие ассоциации вызывает у нее такой стиль ведения беседы. Она даже не имела в виду какого-то конкретного человека, хотя в студенческие годы у них, наверное, была парочка преподавателей с похожей манерой речи. Лидия мысленно вернулась в ту эпоху, когда еще оставались люди, пусть немногие, позволявшие себе вести разговор без оглядки на пресловутый демократизм; они изъяснялись официальными, безупречными, чуть высокомерными фразами, хотя и жили в стране, где официальность и педантизм вызывали только насмешку. Нет, это не до конца верно. Такой стиль вызывал не только насмешку, но и смущенный восторг. На самом деле мистер Стэнли навел Лидию на мысль о старой культуре провинциальных городов (с которой она, конечно, не сталкивалась, но была знакома по книгам), где царили идеализм и благопристойность, где были концертные залы с жесткими стульями и тихие библиотеки. В ту обстановку хорошо вписывалось его восхищение этой писательницей – старомодное, как и его речь. Лидия подумала, что он, скорее всего, не учитель: учителям даже в преклонном возрасте не свойственна такая восторженность.

– Вы преподаете литературу?

– О нет. Нет. Никогда не имел такой чести. Нет. Я даже не изучал литературу. В шестнадцать лет пошел работать. В мое время особого выбора не было. Я газетчик.

Лидия вспомнила, что в Новой Англии выходит одна газетенка, до смешного чопорная и консервативная, которая культивирует замшелый слог.

– Вот как? В какой же газете вы работаете? – спросила она и тут же поняла, что такому вдумчивому собеседнику ее любопытство может показаться наглостью.