На двери «радиорубки» по настоянию отца была намалевана надпись: «Станция G2STO». Я вбежал в комнату и огляделся. Меня не оставляла мысль о том, что где-то здесь должна быть записка или еще какое-нибудь указание — разгадка случившегося. Фотографии военных лет, снимки одноклассников, обломки самолетов, испещренные подписями боевых друзей отца, выцветший портрет моей бабки, Александры Фергюсон. Лицо волевое, без улыбки. Я уставился на фотографию. Интересно, знала ли бабка ответ на мучивший меня вопрос? Я часто ловил взгляды, которые бросал на ее портрет отец. Впрочем, он мог смотреть вовсе и не на фотографию, а на то, что висело под ней, — ржавый пистолет, секстант, обломок весла, рваный чехол от палатки и изъеденную молью ушанку с козырьком. Почему-то эти предметы были прочно связаны в моем сознании с севером Канады, хотя я не помню, чтобы кто-либо говорил мне об их происхождении.

Мне смутно помнился мрачный серый дом где-то на севере Шотландии и страшная старуха, явившаяся ко мне однажды ночью. Ее размытое лицо нависло надо мной в неровном свете масляного ночника, а потом в комнату вошла мать, и началась ссора, продолжавшаяся до тех пор, пока я не заревел от страха. Наутро мы уехали, и ни отец, ни мать никогда больше не упоминали при мне имени бабки. На этот счет между ними, наверное, существовал молчаливый уговор.

Я посмотрел на ключ Морзе, приемник и лежавший на столе карандаш.

Именно карандаш навел меня на мысль, что в комнате чего-то не хватает. Здесь должен быть радиожурнал. Отец всегда вел его, ненастоящий, разумеется. Просто в дешевую школьную тетрадку он записывал всякую всячину — частоты радиостанций, время передач, прогнозы погоды, переговоры между радистами кораблей, вести из Канады.

Несколько таких тетрадок я нашел в столе. Последняя запись относилась к 15 сентября. Расшифровать что-либо было почти невозможно. Рисунки львов, несколько строк: «С2, С2. Где это, черт возьми?» Потом строка из песни: «Потеряны, исчезли навсегда». Строка была окружена причудливым орнаментом из известных мне названий — Моуни, Винокапау, Атиконак… Каждый день отец регистрировал станцию V06AZ, выходившую в эфир в 22.00. Потом я встретил в тетрадке фамилию Леддер. «Леддер сообщает» — эта фраза попадалась мне на глаза несколько раз. Она заменяла знак позывных. Неоднократно в тетради встречалось слово «экспедиция». И на каждой странице настойчиво повторялись изображения львов.

Я взял из шкафа справочник любительских позывных, и тот чуть ли не сам открылся на странице со значком V06AZ. Буквы V06 соответствовали станциям, расположенным на Лабрадоре, а под позывными V06AZ было написано: «Саймон и Этель Леддер, служба связи МТ, Гус-Бей».

Убедившись, что отец поддерживал постоянный контакт с Лабрадором, я снова взглянул на карту. На ней были нанесены карандашные пометки, появившиеся в самое последнее время. Три месяца назад я их тут не видел — это точно. Линия, проведенная от индейского поселения Сет-Иль в заливе Святого Лаврентия, тянулась на север, в сердце Лабрадора. Возле нее было нацарапано: «Л. ж. д.». Справа от этих букв, обозначавших скорее всего Лабрадорскую железную дорогу, на карте находилось большое «белое пятно» неисследованной местности. Район этот был обведен карандашом. Здесь отец написал: «Львиное озеро» — и поставил жирный вопросительный знак.

Я едва успел заметить слова «озеро Атиконак», когда за моей спиной послышался тяжкий вздох. Я обернулся. На лице матери застыла гримаса испуга.

— В чем дело, мам?

— Ну и напугал ты меня… — пробормотала она.