Как в слове «Один».
— Все девки — его, — замечает Ула. — А вроде уж не молоденький.
Это такая ирония? Или просто пиво на Андерса плохо действует? Он отпивает глоток из кружки и решает сменить тему.
— Вы первый раз в экспедиции?
Ула качает головой:
— Нет. В третий.
— И что — всегда такой дурдом?
— Да бывало и похуже. Гораздо хуже. Посмотрим, как дальше пойдет, ближе к ночи. Думаю, все угомонятся.
Взгляд Андерса скользит вокруг. На угловом диване теснота. Молодые ученые и такие же молодые члены команды уселись там так плотно, что каждое движение волной прокатывается по всей группе. Кажется, всех это устраивает. Американский профессор ласково улыбается из своего кожаного кресла напротив, а рядом на подлокотнике балансирует единственная женщина-матрос, пытаясь не нарушить дистанции. В другом кожаном кресле сидит Мартин с Софией на коленях. Смазчик и буфетчица. Они, конечно, признанная пара, Андерс видел, что они живут в одной каюте, кажется, они даже женаты. Но недавно в таком случае — оба на вид не старше двадцати пяти. В третье кресло опускается Магнус, и кожаная обивка скрипит под его громадным корпусом, он ставит на стол очередную кружку с пивом, угрожающе оскалив зубы в сторону Маркуса, пытающегося присесть на подлокотник. Совершенно очевидно, что он не желает столь тесного соседства другого мужика, тем более художника, узкоплечего и кудрявого. Маркус поводит глазами и поднимается, отворачивается и направляется прочь, к стойке. Снаружи у двери стоит Сюсанна, прислонившись к стене. Она обхватила двумя ладонями бокал красного вина, ее взгляд мечется туда-сюда, вперед-назад, словно она кого-то выискивает. Андерса царапнуло легкое раздражение. Ищет проблем на свою голову, типичный случай.
— Пошли, доктор! Потанцуем!
Это Ульрика берет его за запястье и улыбается. На миг — искушение покачать головой и сказать «нет», но он отставляет кружку на стойку и улыбается в ответ. Глаза Ульрики блестят, она широко улыбается. И к дьяволу эту профессиональную дистанцию.
— Да я не мастер танцевать…
— Зато я мастер, — говорит Ульрика. — Так что в среднем выйдет норма.
На танцполе такая теснота, что оценить упомянутое мастерство Ульрики невозможно. Все жмутся и толкаются, кто-то — что ли, этот Роберт? — так пихает ее в спину локтем, что Ульрика теряет равновесие. Андерсу приходится подхватить ее за обе руки, чтобы не дать упасть ничком. Это хорошо. Если держать друг друга за руки, стоя и подергиваясь, то не видно, какой ты скованный. Ева отказывалась танцевать с ним в последние годы. Говорила, это как танцевать с роботом. Так что если вдруг случались танцы на вечеринках, куда их обычно приглашали, то он сидел на диване, пил коньяк и разговаривал, пока она прижималась то к одному, то к другому. А когда возвращались домой, она всегда его хотела. Танцы ее возбуждали.
Но Ульрика вроде не возбудилась, только отводит челку со лба, как только смолкает музыка, со злостью взглядывает на Роберта и получает такой же взгляд в ответ, а потом кричит:
— Все, хватит угара! Теперь поставьте что-нибудь старенькое для нас, старичков!
Андерс поднимает брови. Старичков? Да ей едва стукнуло пятьдесят. Хотя немало, конечно, для этой компании, во всяком случае, достаточно, чтобы ее послушались. На какое-то время делается тихо, пока кто-то роется в дисках, а затем по бару скользит знакомый вступительный аккорд. Андерс улыбается и подхватывает Ульрику, прижимает ее к себе. She Belongs to Me. Давний шлягер, державшийся на первом месте в «Десятке хитов» Шведского радио два месяца подряд, когда сам он еще был на последнем курсе Каролинского института.
— Как же я ненавидел эту музыку, — говорит он и скользит щекой по волосам Ульрики. |