~~~

Бьёрн оставлял сообщения.

Иногда они были зашифрованные, но Инес их тем не менее понимала. Как теперь, когда красная машина проехала за больничным окном и кто-то на заднем сиденье — сам Бьёрн, разумеется — поднял руку, так чтобы она видела, но не помахал. То, что не помахал, было важно. Никто не должен заметить и догадаться, что они общаются. Ведь их окружают враги. Постоянно. Ежеминутно. Инес молча кивнула самой себе и тут же оглянулась, проверяя, не видел ли кто, как она кивнула.

Не похоже. Из пациентов в коридоре была только Карин Лундстрём, шла, как обычно, с закрытыми глазами, корчила из себя слепую. Сумасшедшая. Или просто дурака валяет, притворяется, что ее ничего не интересует, а на самом деле, может, все подробно записывает… Да, вполне возможно. А сестра Сив, с улыбкой идущая ей навстречу, которая сейчас остановила Карин и обняла ее, на самом деле, видно, забрала записи, а потом отправит их дальше кому следует. Верховному главнокомандующему. Или какому-нибудь политику. Кому угодно, обуреваемому злобой. Исполненного зависти и злого умысла против Бьёрна.

Но Инес Бьёрна не выдаст. Ни за что на свете. Она уже давно поняла, в какие игры играют у них тут в отделении. И иногда чуть улыбалась какому-нибудь из этих наймитов. Делала вид, что им удалось ее провести, что она не понимает, чем они занимаются. Теперь она больше никогда не позволит себе кричать и скандалить, как тогда, вначале. Например, в тот раз, когда она нашла зубную щетку Бьёрна в общей ванной. Щетка просто стояла там в своем стаканчике, рядом с другими. Синяя и прозрачная. Красивая. И напоминала Бьёрна настолько очевидным образом, что это было ясно даже для врагов, хоть они и не подавали вида. Совершенно явственное сообщение от Бьёрна, явный крик о помощи — но когда она рассказала об этом сестре Сив и остальным, объяснив, что к чему, ее не стали слушать. А вместо этого связали и держали привязанной много дней. А едва с нее сняли эти резиновые ремни, как она нашла его черный свитер из ламы, его любимый свитер, в котором он всегда ходил, на стуле в общей гостиной. Снова крик о помощи. И снова — несколько дней в резиновых ремнях.

С тех пор она стала осторожнее. И хитрее. Такой же хитрой, как ее враги. Она больше ничего не рассказывала, даже Биргеру, который приезжал каждую субботу и часами сидел с ней рядом, притворялся и ждал, пока она проговорится. Они его завербовали. Страшно, но это правда. Они завербовали даже приемного отца Бьёрна, чтобы получать от него информацию о мальчике.

— Ужасно, — произносит она вслух и качает головой.

Сестра Сив, разумеется, тут же реагирует. Выпрямляется, отпускает Карин Лундстрём и поворачивается к Инес. Улыбается своей насквозь фальшивой улыбкой:

— Что вы сказали, Инес?

Инес замерла, потом снова покачала головой:

— Ужасная погода.

Сестра Сив бросила взгляд в окно:

— Да уж прямо! Пасмурно немножко, только и всего.

Инес вяло улыбнулась.

— Мне плохо без солнца, — сказала она. Кто угодно догадался бы, что это значит. Что она сказала на самом деле. Но эта тупая сестра Сив только улыбнулась все той же насквозь фальшивой улыбкой:

— Понимаю. Так ведь декабрь! Какое уж тут солнце. Но скоро Рождество, а это же всегда радость.

Уж не хотят ли они что-то сделать с Бьёрном в Рождество?

Точно. Именно это и имелось в виду.

Вопрос только в том, что они собираются сделать. И как. И когда именно.

Инес должна принять меры. Подготовиться. Чтобы защитить Бьёрна. Кто-то ведь должен его защитить.

Больше часа она просидела в постели, не шевелясь и обдумывая ситуацию. Не двигалась. Ничего не говорила. Просто сидела молча и выпрямясь и пыталась вычислить планы врагов относительно Бьёрна, и даже не пошевельнулась, когда сестра Сив просунула голову в полуоткрытую дверь.