Прожурчал звонок: телефон у Гриднева звучал чуть-чуть приглушенно. Звонил Корецкий.

— Работаешь? — спросил он. — Не оторвал?

— Так, от раздумий. Есть новости?

— Никаких. Максим днюет и ночует в институте. Даже койку в кабинете оборудовал. В буфете всегда кто-нибудь из его мальчиков дежурит. Кофе всю ночь горячий. С Хэмметом пусто. Вчера засекли его встречу с Зоей Фрязиной. Почему-то днем, когда он еще на работу не выходил. Часа полтора просидели в кафе «Хрустальном» на Кутузовском вблизи его дома. Должно быть, у него ночевала. А потом он из посольства до ночи не вылезал. С Паршиным то же, что и вчера. До прихода на работу и до возвращения домой по дороге ни с кем не общался. Заходил в булочную и в гастроном. Постоял в очереди за сосисками. Домработницы у него нет, завтрак и ужин готовит себе сам. Ты что молчишь?

— Думаю. Не ошибаемся ли мы с Паршиным?

— Вполне возможно. Двадцать лет почти добровольного одиночного заключения — это своеобразный героизм навыворот. Без приятелей, без собутыльников, без женщин. Единственная дань одиночеству — выпивка без партнера. В гастрономе сегодня он три бутылки армянского коньяку купил. Или о нем забыли в хозяйском доме, или списали со счета. Или он — честный человек, только бирюк по характеру.

— Меня не образ жизни его смущает, — сказал Гриднев. — Затаишься, изменишься, баб бросишь, запьешь с тоски, если в любой судебной инстанции тебе высшая мера давным-давно обеспечена. А если мы ошибаемся, то что в этой жизни удивить может? Многие так живут. Нет, меня имечко смущает, Корецкий. Из пароля оно или не из пароля, случайно или преднамеренно? Не зря мне хотелось проверить: искомый ли этот Серафим или нет.

— Сегодня я пытался сделать это. Сначала искал только Паршиных Серафимов Петровичей. В девятимиллионном московском муравейнике их оказалось довольно много. Не десяток и не два, а поболе. Конечно, их можно проверить, потребуются только люди и время. А зачем? Ведь фамилию-то мы взяли с бухты-барахты, только потому, что абрис его фигуры и черты лица «чем-то» напоминают убийцу конюха. Но можем ли мы предъявить это обвинение главному бухгалтеру Института новых физических проблем?

— В этом институте, Корецкий, как в уравнении, слишком много неизвестных. — Гриднев сводил к формуле их задачу. — Неизвестен замысел Хэммета в связи с открытием Каринцева. Неизвестно, как будет он осуществлять этот замысел. Неизвестно поведение Максима в этой дуэли. Неизвестно, почему его карточка оказалась в кармане убитого конюха. Неизвестно, связано ли это убийство с личностью бывшего гестаповца Лобуды. Неизвестно, возродился ли он в облике институтского бухгалтера Паршина. И неизвестна заэкранная роль Паршина в институте.

— Может быть, Саблин проверит Юркого?

— Еще одна неизвестность, — резюмировал Гриднев. — Где Лобуда получил эту кличку? В одесской тюрьме, откуда его освободили румыны, или в осведомительном отделе гестапо, где не хотели демаскировать румынского полицая?

* * *

Саблин с утра поехал к себе на Петровку, 38. К Лиховцу он дошел не сразу. Помешали старые друзья-приятели, коллеги и сослуживцы: расспросы, приветствия, просьбы позвонить, приглашения.