Не дожидаясь ответа, капитан возвращается за стол, поворачивается на крутящемся стуле к сейфу, распахивает тяжелую металлическую дверцу, достает из железного нутра надкусанный сырок, ругается шепотом, чистую смену белья, снова ругается, и, наконец, вытаскивает красную папку.

– Для начала, сынок, посмотрим, на что ты годишься. Оценки и добрые пожелания наставников хорошо, но человек, прежде всего, проверяется в чем? В труде. Нам случайные люди не нужны. Вот, лейтенант, – капитан нежно гладит папку. – От себя отрываю. На старость берег. Но знать судьба твоя такая, счастливая. Первое дело должно запомниться на всю оставшуюся жизнь. Может так случится, лейтенант, что и вспоминать нечего будет. Жизнь опера хоть и прекрасна, но коротка. Точно нашатырь не нужен?

Сморкается капитан долго и даже красиво, выводя носом затейливые латиноамериканские мелодии.

– Здесь, лейтенант, серьезнейшее дело, – прочистив нос, который наверняка чувствует преступление в радиусе одного километра, капитан одним пальцем откидывает обложку. – Вот ты недавно подумал о крутом американском парне из одноименного сериала? Не надо слов, лейтенант. Я старый опер и должен знать мысли подчиненных. Но вернемся к делу. Взгляни‑ка на это.

Капитан протягивает фотографию.

Небритая бандитская морда с мутными от преступных мыслей глазами. Под левым глазом синяк, говорящий о том, что бандит участвовал в несанкционированном разделе рыночной собственности. Рубашка с улыбающимися кружочками, что явно указывает на принадлежность к определенной преступной группировке. Не олигарх, конечно, но и не мелкая сошка. Надо брать немедленно, пока не ушел за границу.

– Это дворник из восьмого микрорайона, – капитан вставляет в рот новую сигарету, шарит в нижнем ящике стола, вытаскивает спичку, трет о голову и лихо добывает пламя посредством чирканья спички о мое личное дело. – Куришь?

– Нет, – я еще раз внимательно вглядываюсь в фотографию. Щетина от недельного запоя. Синяк от собутыльника. Рубашка от гуманитарной помощи. Глаз алмаз.

– Запомни это лицо, лейтенант, – капитан ищет, куда бы стряхнуть пепел, но, не обнаруживая ничего подходящего, стряхивает в стол. – Запомни хорошенько. Потому что это единственный свидетель особо важного государственного дела.

Сердце возбужденно гонит по венам кровь, временами останавливается, чтобы подпрыгнуть от радости и от волнения.

– Подробности? – превращаюсь во внимание.

– Будут и подробности.

Капитан пристально смотрит в глаза, поднимается, подходит к двери, проверяет, плотно ли прикрыта. Тенью скользит к окну, наглухо завертывает пыльные жалюзи. Затем для чего‑то заглядывает под стол.

– Меры предосторожности, сынок, – объясняет он.

Понимающе киваю, соглашаясь. Предосторожность в нашей работе превыше всего.

– Информация секретная и разглашению не подлежит.

Капитан ждет моей реакции. Я молчу, преданно глядя в капитанские глаза.

– Хорошо, лейтенант. История эта темная. Можно даже сказать чертовщина натуральная. Преступление необычное. Не всякий распутает. Но у тебя, лейтенант, должно сил хватить. Как известно, новичкам и налоговым инспекторам всегда везет. Орден не обещаю, но медаль на сто процентов. А теперь слушай.

Капитан манит пальцем, приказывая пододвинуться поближе. Что я и делаю. Дым от сигареты скоблит по глазам, капитан расплывается, словно изображение в комнате смеха. Но я делаю усилие и, затаив дыхание, вслушиваюсь в тихие слова начальника.

– Темное дело, лейтенант. Ох, темное. Вот уже второй месяц, каждое воскресенье в восьмом микрорайоне происходят вещи, не подвластные простому человеческому сознанию.

Шепот капитана пробирается в мой мозг, обволакивает его, заставляя проникнуться важностью получаемых сведений.