– Скажу вам откровенно, лейтенант Пономарев, я не люблю подчиненных, которые хотят развеселить меня в неподходящее время.

– Но все факты указывают….

– Это ваши факты? – перебивает капитан, кивая на комок. – Вы за кого меня принимаете, лейтенант? За тупицу‑капитана, который ничего не соображает в криминалистике? Вы хотите чтобы я поверил, что оружие украл….

– Гигантский летучий мышь, – подсказываю я.

Капитан откидывается в кресле, закрывает устало глаза:

– …Четыре, три, два, один. Лейтенант. Может быть вы и спасли мир от инопланетного нашествия. Может быть. Лично я во всю вашу историю с зелеными человечками уже не верю. Чушь все это. Не было и нет никаких инопланетян. И нет никаких потусторонних сил. И даже вашей мыши быть не может.

– Но факты говорят….

– Факты, сынок, это отпечатки крыльев, тьфу, пальцев. Факты, это улики. Но не ваши фантазии. Я не знаю, по какой причине начальство приказало создать ваш отдел. Ему виднее. Но пока начальник здесь я, вы никогда не получите ни подкрепления, ни оружия, ни даже моего капитанского благословения. Я вас больше не задерживаю. Идите, и самостоятельно ловите своих летающих привидений.

Капитан Угробов хороший человек. Но он живет реалиями сегодняшнего дня и не хочет видеть, что мир постоянно меняется. Не хочет видеть, что преступность приобретает новые формы. А я не могу ничего доказать. Могу только поймать преступника. В этом моя задача. И в этом моя лейтенантская правда.

В приемной сталкиваюсь с секретаршей Лидочкой.

– Ой, товарищ Пономарев! А вы, правда, сегодня едете ловить мышей? А может сначала загляните в наш подвал? Пищат, заразы, печатать мешают.

Правильно Угробов побоялся мне пистолет выдавать.

Не обращаю на глупых секретарш внимание. Выхожу в коридор. Вдоль стен кучками стоят опера. При моем появлении коридорный шум затихает. Кто‑то за спиной хлопает ладонями и пищит.

Издеваются. Над необычным и новым всегда издеваются. Но разве я виноват, что вижу то, что другие не замечают?

Приближаюсь к нашему кабинету. Огромная очередь, чей конец завихрятся где‑то на улице, топчется в коридоре. У каждого в очереди сумка, пакет, мешок, а то и просто узелок.

– Извините, – обращаюсь к толстой тетке с чемоданом, в котором кто‑то пищит и скребется. – А вы зачем стоите?

Толстая тетка, убедившись, что молодой лейтенант не претендует на очередь, дергает чемоданом:

– Крысы. Десять штук. Неплохой улов, да?

– А, зачем? – в желудке неприятно свербит, предвещая неприятности.

– Ну, как зачем, милок. За мышей по десятке дают. А за крыс, небось, и по двадцатке сторгуемся.

Поворачиваюсь к пацану, лет восьми. В руках жестяная коробка из‑под печенья.

– У тебя тоже крысы?

– У меня не крыса, – пыхтит мальчишка, старательно заглядывая в глаза. – Белый хомяк. С родословной. Папа сказал, что с шестнадцатого века. Дяденька, а правда за хомяков с родословной сто рублей могут дать.

– Могут, – я слегка теряюсь. Не понимаю, что происходит. Все эти люди стоят в наш кабинет. Машка забаррикадировалась изнутри и никого не пускает. И нет никакой возможности ей помочь. Потому что русская очередь, самая стойкая в мире. Ни шагу назад, ни одного человека по блату. Если бы русский человек работал так, как в очереди стоит, давно бы вырвались на первое место в мире.

– Посторонись! Зашибет! – по коридору мчится на полной скорости тачка вокзального грузчика, на которой громоздятся коробки из‑под пива. Коробки тяжелые.

– Куда? – бросаюсь наперерез.

Тачка тормозит и из‑за коробок выглядывает лицо кавказской национальности.