— Любимая… — пробормотал он задумчиво, и ее мысли накрыли его внезапно, словно крылья стервятника, упавшего откуда-то с неба.

Он воздел руки и закричал:

— Оставь меня в покое!

И когда тень ее разума ускользнула прочь, у него осталось ощущение, что это было сделано менее робко, с уверенностью силача, напоказ поигрывающего своими мышцами.

Он в изнеможении откинулся на спинку стула, внезапно ощутив себя истощенным до предела этой борьбой. Он смял записку правой рукой, размышляя о царапинах на стене у нею за спиной.

Он мысленно увидел это: Корриган мечется на своей койке, горит в лихорадке, пятится назад с криком ужаса при виде нее, стоящей перед ним. А потом… «Потом?» Картинка погрузилась во тьму.

Он провел трясущейся рукой по лицу. «Не смей ломаться», — велел он себе. Однако это была скорее испуганная мольба, чем приказ. Изнуряющий туман нехорошего предчувствия наплывал на него леденящими волнами. «Она проходит сквозь стены».

Этим вечером он вылил принесенное ею питье в раковину в своей ванной. Он запер дверь и забился в темноте в угол, старательно вглядываясь и дожидаясь, легкие расширялись и сжимались неровными толчками.

Термостат отключился. Доски пола сделались ледяными, и у него застучали зубы. «В кровать не лягу», — сердито поклялся он. Он не мог понять, почему постель вдруг стала вызывать в нем страх. «Не понимаю», — заставил он прозвучать у себя в голове, потому что смутно ощущал, что все-таки понимает и не хочет этого признавать даже на долю секунды.

Однако после нескольких часов напрасного ожидания ему пришлось подняться на затекшие конечности и доковылять до кровати. Он заполз под одеяло и лежал, трясясь от холода, стараясь не заснуть. Она приходит, пока я сплю, думал он, значит, мне нельзя спать.

Когда утром он проснулся, на полу его ждали цветы. И это был еще один день в веренице дней, которые уходили, слипаясь в комки месяцев.

Можно привыкнуть к кошмару, думалось ему. Когда тот перестает быть внезапным и больше не уязвляет, то становится вполне обыденным рационом. Когда превращается в череду отупляющих разум событий. Когда потрясение подобно скальпелю, который пронзает и режет трепещущие нервные узлы, пока они не теряют всякую чувствительность.

Но хотя это больше не было кошмаром, стало еще хуже. Потому что его нервы были ободраны и сочились сукровицей ярости. Каждый раз он сражался до самых последних мгновений, непреклонный, криками отгонял ее назад, швырял горящие копья ненависти из своего изнуренного разума, мучимый ее капитуляциями, которые были ее победами. Она всегда возвращалась. Словно взбесившаяся кошка, вечно трущаяся о него боками, наполняющая его сознание мыслями о… «Да, да, признайся!» — орал он самому себе в разгар полуночной битвы.

Мыслями о любви.

Подспудными обещаниями нового потрясения, которое разрушит до основания его и без того шаткую крепость. Ей не хватает только этого — дополнительного толчка, очередного укола клинка, последнего удара сокрушительного молота.

Неясная угроза нависла над ним. Он дожидался ее, собирался с духом по сотне раз в час, особенно по ночам. Ждал. Дожидался. И по временам, когда ему казалось, что он знает, чего дожидается, осознание заставляло его содрогаться, вселяло в него желание царапать стену, ломать мебель и бежать, бежать, покуда темнота не поглотит его.

Если бы только удалось о ней забыть, думал он. Да, если бы он смог забыть о ней на время, всего на несколько мгновений, все стало бы хорошо.

Он бормотал это себе под нос, устанавливая в гостиной кинопроектор.

Она попросила из кухни: «Можно мне посмотреть?»

— Нет!

Теперь все его ответы, мысленные или нет, были похожи на колючие реплики брюзгливого старикашки.