— Все это верно. Но абстрактно. А как быть Леше? Как нам поступить с Прохоровой?

— Прохорову надо давить.

— Похоже, не мы ее, она нас раздавит… «Говори, что знаешь, делай, что должно…» А что должно? Эти слова для нас бессмысленны.

Он помолчал, продолжая курить и, казалось, думая о своем.

— Вот что, Саша, о таких вещах не говорят, не уславливаются, но вдруг… если что… При любых обстоятельствах — приходите, поговорим. Я старше…

— Мы ровесники.

— Я на год старше, — он улыбнулся, — следовательно, умнее. Может, сумею помочь.

И Саша, ответив на улыбку, снова сказала:

— Спасибо.

Они простились у метро. Спускаясь по эскалатору, не видя, она глядела на поднимавшихся ей навстречу людей. Домой, домой! Она старалась не думать о том, о чем спрашивал ее Королев, она поскорее хотела быть дома, увидеть Митю, детей.

Мити еще не было, и странно, что она надеялась его застать. Только четыре часа, он вернется не раньше семи. Она хотела было перебрать бумаги в ящике письменного стола, но из этого ничего не вышло: старые письма, счета с телефонной станции, завалявшийся рецепт — его искали, а он вот где. Саша задвинула ящик и стала поливать цветы. И надолго застыла с лейкой в руках…

— Мама, — сказала Катя, — а у нас в школе сегодня…

— У тебя дырка на чулке, заштопай. Нет, нет, не потом, а сейчас же.

— Мама, что с тобой? — спросила Катя.

— Ничего, — ответила Саша.

— Зачем ты сердито отвечаешь?

До чего же трудно жить среди чутких людей. Другой раз и сам не все понимаешь, или не хочешь понять, или хочешь заслониться от боли, которая всплывает откуда-то со дна души, — а тут другие глаза видят тебя насквозь, все примечают — и как взглянула, и как закусила губы, — ну их совсем, этих чутких людей!

Раздался телефонный звонок — наверно, Митя! Саша кинулась к телефону хоть голос услышать! Но голос был другой, женский, уже хорошо знакомый:

— Можно Дмитрия Александровича?

— Его нет. Что ему передать?

Голос как будто задумался. Саша слышала в трубке чужое дыхание.

— Да нет, пожалуй, я еще позвоню, — сказал голос очень спокойно, очень задумчиво.

Саша ушла в свою комнату, закрыла дверь, легла на диван и спрятала лицо в подушку. Все вокруг звенело. Крепко зажмурившись, она думала о том, что все вокруг похоже на скверный сон. А что же? Что? Да вот это. Дыхание в трубке… И Прохорова.

— Мама, — услышала она Катин голос, — можно, я к тебе? — И, не дождавшись слова «можно», она забралась на диван и задышала рядом. — Вот что я решила, — сказала она. — Всех, кого я не люблю, я буду писать с маленькой буквы. Ведь ты же знаешь, если имя или, например, фамилия, — так это надо писать с большой буквы. Из уважения. А вот, например, твоя Прохорова плохая. Я буду писать ее с маленькой буквы. Иначе — вранье. Правильно я говорю?

— Ты всегда говоришь правильно, — сказала Саша, чувствуя на своей щеке Катину горячую ладонь и будто возвращаясь из дурного сна.

Растопырив пальцы, Катя гладила Сашино лицо и болтала без умолку.

— Всех, кого ты не любишь, я всегда буду писать с очень маленькой буквы.

— Катя, ты меня любишь?

— Вот так раз! Давай покажу!

— Ох, тише, мне дышать нечем.