Поммери бросает курить. На столе лежит большая открытая коробка с конфетами, а за столом у стены - стойка для ружей. Выбор прост: лишние килограммы или самоубийство.

- Итак, - говорит он, - мы остановились на том, что ваш клиент бросил в Бирме, посреди виноградника, в одной рубашке, медсестру Военно-морских сил США. Это само по себе предосудительно.

Голос у него громкий, слащавый, как у комедианта. Я в новом синем платье сижу, выпрямив спину, в кресле времен Второй империи и отважно возражаю:

- Он поступил так из милосердия! Не хотел вмешивать невинную девушку в свою безумную затею!

- Да что вы такое говорите! - возмущенно восклицает самый невозмутимый судья на процессах, которые велись после Освобождения. - Он ведь увез с собой восемнадцать тысяч пар чулок! Первоклассных, из нейлона, по десять денье!

Я замолкаю и отвожу взгляд в сторону.

- Никто не знает, - продолжает судья, - что он делал последующие пять месяцев. Он об этом либо совсем не распространяется, либо говорит уклончиво. Похоже, однако, что в Куньмине, в Китае, он снова встречает молодую метиску, которую, если верить его словам, он выиграл в карты.

- Раз он говорит, значит, правда. Кристоф никогда не врет.

- Он говорит лишь ту правду, которая ему выгодна, - поправляет судья. - Он хорошо усвоил уроки отцов иезуитов.

- Не станем же мы ставить ему в упрек еще и школу, где он учился.

Судья смеется и берет конфету. Он развертывает ее с той же ревнивой тщательностью, с какой в недавнем прошлом разворачивал сигару.

- Я прошу вас, детка, - вздыхает он, - не пытайтесь меня уверить, будто вы глупее, чем на самом деле. И не перечьте мне на каждом слове.

Он уже предлагал мне отведать своих конфет для ожирения и больше не настаивает. Какое-то время, меряя шагами комнату, он сосет и жует конфету. Вдруг останавливается и не совсем прилично сует мне под нос указательный палец.

- В феврале этого года мы обнаруживаем его где?

Я понятия не имею. Если верить записям Констанс, после Китая Кристоф по воздуху, воде и суше следовал примерно по тропику Рака. Почти все это время его сопровождает преданная подруга, которую он называет Малюткой Лю, но, когда Кристоф добирается до Каира, он уже снова в одиночестве.

- В Австрии, в Вене, - торжественно восклицает судья, - Мекке для спекулянтов всех мастей в послевоенной Европе.

Несколько месяцев назад я была в Вене. Помню руины, занесенные снегом, колесо обозрения на ярмарке, Воллебенгассе, 16, где живет моя подруга Рея, слышу звуки цитры.

- Этот негодяй сплавляет там втридорога нейлоновые чулки и наживает целое состояние. Его ищет полиция всех союзных стран.

Поммери наклоняется ко мне - его большие глаза утопают в моих - и переходит на театральный шепот, подбираясь к самому главному.

- Однажды ночью англичанам у себя в секторе удается завлечь его в ловушку. Он мечется по канализационной системе, его должны вот-вот схватить, и знаете, кто вдруг появляется на сцене?

Разинув рот, я с дурацким видом трясу головой, сердце у меня под звуки цитры разрывается на части. Судья возвышает голос:

- Его бабушка! Его родная бабушка, которая, вопя во все горло, размахивает зонтом и оттесняет преследователей в сторону. Пока ее урезонивают, вашему подопечному удается улизнуть.

Тут я взрываюсь и ударяю по подлокотнику кресла.

- Послушайте! Но это бред какой-то! Бабушка Кристофа давным-давно умерла!

Судья вздыхает и снова меряет шагами ковер. Всплеснув руками, он говорит:

- Спустя полтора месяца полиции благодаря доносу опять удается напасть на его след. Ни за что не догадаетесь где!

По счастливой случайности я это знаю. Констанс делает кое-какие намеки в своих записях. Розоватые, как бы выгоревшие на солнце крыши. Старый порт, холм Нотр-Дам-де-ла-Гард. Я отвечаю, еле шевеля губами:

- В его родном Марселе.