От удара он лишился речи, его руки и ноги остались парализованными, телесные функции отправлялись бесконтрольно. Однако он полностью сознавал все, что происходило вокруг. Но вокруг происходило немного. Никто не заходил в комнату на втором этаже «Лордс Дрим», кроме Кэйт и бесформенной Несси.

Сначала он прислушивался, не раздастся ли поблизости голос Гермионы, с уверенностью думая, что она смягчится и вернется. Но она не появлялась. Однажды Кэйт, следя темными глазами за его лицом, обронила, что леди Гермиона больше не вернется в «Лордс Дрим». Она бросила это заведение. Теперь она проводила время за изучением биржевых акций и встречами с русским, который регулярно заезжал к ней домой.

Монтегю отвел глаза к окну. Он никогда не забывал, что Кэйт оскорбила его и не пустила на верхний этаж. Если бы не она, он спас бы своего сына.

Приподнявшись на кресле и повернувшись к окну, он мог весь день смотреть на улицу. Трижды в день, через регулярные промежутки времени его кормили. Из-за того, что ему было трудно глотать, он потерял в весе. Он боялся, что со временем умрет голодной смертью. Эта мысль, как и все остальные, бесила его.

Он надеялся, что Кэйт когда-нибудь вспомнит, как он любит бренди, и включит его в вечерний рацион. И она никогда не пыталась дать ему сигару.

Поначалу Монтегю пытался наладить общение с ними. Он дошел до того, что придумал простую систему звуков и постоянно издавал их в подходящее время. Однако Несси игнорировала их, а Кэйт делала вид, что не понимает. С ним обращались так, словно он был куском угля или полным идиотом.

Постепенно он разочаровался и оставил свои попытки. Его неразборчивые крики и хрюканья звучали как вопли идиота. Он неделями не издавал никаких звуков. Но как-то вечером Кэйт вошла к нему в комнату.

Она развернула его кресло к себе и села напротив с бутылкой виски в руке. Ее лицо раскраснелось. Когда она обратилась к нему по имени, он почувствовал, что от нее пахнет вином.

Монтегю смотрел, как она налила чуть-чуть себе, а затем ему. Затем она подняла оба бокала для тоста:

– Думаю, с этого времени я буду называть тебя отцом.

Свирепый взгляд Монтегю остановился на ней. Его зрачки расширились, когда она подошла ближе, отойдя от света, так, чтобы ему было видно ее лицо. Встав прямо перед ним, она оперлась руками на ручки кресла и наклонилась к нему, пока ее лицо не оказалось в нескольких дюймах от его лица.

– Знаешь, я – твоя дочь. Ты даже не помнишь меня, но это я – твой первый ребенок. Когда драгоценный ребенок Эвелин умер, ребенок леди Гермионы остался жив. Держу пари, что ты даже не помнишь этого. Ты дал ей в управление этот дом. Леди Гермиона говорила мне об этом, когда я была маленькой. Наверное, она считала, что я слишком мала, чтобы понять это или запомнить. Но я это запомнила – я всегда помнила об этом. Даже когда она отправила меня работать в «Лордс Дрим», я помнила, что я – дочь Монтегю.

Монтегю открыл рот, пытаясь заговорить, но оттуда раздались только невнятные, резкие звуки. Он вдохнул поглубже и попытался заговорить снова.

Она засмеялась:

– О, не хочется ли папе глоток виски?

Из угла его рта потекла слюна, но Кэйт не побеспокоилась о том, чтобы ее вытереть. Она подняла бокал для тоста:

– Ты не можешь двигаться. Ты не можешь говорить. Ты никогда не сможешь говорить снова. Но ты не настолько плох, чтобы не понимать меня.

Монтегю дико завращал глазами. Слюна снова потекла из его открытого рта.

Кэйт снова засмеялась:

– Когда к нам попала Герцогиня, ты заплатил за ее воспитание. Она получила хорошее образование, прекрасную одежду – все, что твоя совесть заставила тебя дать своей второй дочери. Но мне – твоей первой – ты не дал ничего. Ничего, даже лоскутка прикрыться.