Впору было содрогнуться, заглянув в эту сумеречную душу.

А слезы, слезы умиления? Они были совершенно искренни. Потому что Зимка за этим и приходила — чтобы насладиться собственным унижением… чтобы унижение это себе напомнить, растравить притупленную пьянством боль. И однако ж, она страдала, страдала безумно, безысходно, без надежды и утешения. Плакала — потому что страдала. И ненавидела потому что плакала. Из черного круга этого нельзя было выбраться даже с помощью волшебства… Золотинкино волшебства.

Вдруг Золотинка поняла и то, что самонадеянностью своей загубила Зимку. Любой средней руки волшебник (именно волшебник, а не волшебница!) может быть, справился бы с этим горем. Но не Золотинка. Нельзя было ей и подходить близко. Со своим милосердием. Преступным.

Печальный урок однако не многим помог Золотинке. В другом случае вина ее определилась достаточно рано и уж понятно было, что все идет вкривь и вкось, а события все равно катились той же кривой колеей. Речь идет о случае с Поглумом и Фелисой.

Однажды, просматривая донесения Приказа наружного наблюдения, Золотинка наткнулась на полученное от довольно опытной орлицы известие о затерянном в дебрях Меженного нагорья хуторке. Хутор этот — одно слово что хутор! — представлял собой сложенную из каменных глыб ограду, внутри которой, как в круглой крепости, стояла крытая плоскими плитами избушка. Обитавший тут исполинский голубой медведь, чтобы выбраться из крепости, приставлял к стене сучковатое дерево, а за минованием надобности кидал его просто наземь. И поскольку лестница эта, цельный ствол добытого где-то в долине дуба, была столь тяжела, что ее едва подняли бы и двадцать человек, путь на волю для несчастной пленницы медведя, изумительной, неземной красоты девушки, оставался закрыт.

Золотинка тотчас же сообразила, что голубой медведь — это никто иной, как хорошо известный ей Поглум из рода Поглумов, которые не едят дохлятины, а девушка, разумеется, — Фелиса, умалишенная узница Рукосила. Тогда же она подумала, что вряд ли Поглум удерживает Фелису насильно. Во всяком случае, не о насилии там нужно вести речь. И все эти крепостные сооружения… они созданы, чтобы оградить Фелису от опасностей, от Рукосила, которого Поглум и сам до дрожи, до медвежьей болезни боится. Скрываясь от мира в горной пустыне, осторожный мишка отстал от жизни и, верно, не подозревает, что Рукосил давно уж пропал без вести.

Однако прошло после этого еще полгода, прежде чем Золотинка нашла время выбраться в гости к Поглуму.

Она нашла обоих, Поглума и Фелису, в счастливом согласии между собой. Не оправдались предположения орлицы, что несчастная пленница лишена света и свободы, не имея возможности покинуть свое мрачное узилище. Ничего подобного, каждый день, едва снежные вершины гор вспыхивали праздничным сиянием солнца, Поглум бережно принимал Фелису на руки и выносил через ограду. День напролет она резвилась с бабочками где-нибудь в укрытом от ветра уголке, а медведь шастал окрест, собирая для девушки ягоды, съедобные коренья и травы, тащил ей червячков, жучков, забавно обточенные в ручье камешки и вообще все, что могло порадовать Фелису.

Настороженность, с какой Поглум принял поначалу Золотинку, прошла, когда медведь почуял, что Золотинка способна развеселить Фелису. Он находил, и опасливым шепотом делился своими тревогами с гостьей, что девушка слишком уж какая-то «печальненькая». «Бледненькая» какая-то, понимаешь. «Смирненькая». Слишком уж она «послушненькая», что тоже ведь не в радость… И потому, значит, «слабенькая», что без нужды «задумчивенькая».