Боль обручем сдавливала лоб, колола виски и путала мысли. Постепенно мучительное ощущение отступило, и мужчина, как это обычно бывало, тут же почувствовал небывалый подъем и готовность работать дальше.

Тут весьма кстати вернулся секретарь и подробно изложил все виденное. Госпожа Шорова своим рассказом привела общество в ажитацию, однако присяжные ограничились вердиктом: «Смерть господина Ларгуссона имела насильственный характер и воспоследовала из-за действий неустановленных по делу лиц или лица». Коронер графства был давним другом господина Рельского, а последний применил все свое влияние, дабы добиться столь обтекаемой формулировки. Конечно, обыватели остались весьма разочарованы, но мирового судью менее всего занимало их мнение.

Секретарь закончил доклад и почтительно уставился на патрона. Он походил на гриб: неизменная широкополая коричневая шляпа; накрахмаленная до хруста белая манишка; аромат ветивера и пачули, напоминающий мох, сосновые иголки и сырость…

Постукивая пальцами по столу, господин Рельский уточнил:

– Вы передали письмо инспектору?

Фергюссон тонко улыбнулся и ответил:

– Разумеется. Осмелюсь заметить, господин Жаров пришел в крайнее волнение и…

Он не успел договорить, распахнулась дверь, и доложили о приходе инспектора.

Полицейский взволнованно поздоровался и принялся мять в руках шляпу.

– Приветствую вас, – будто неохотно кивнул в ответ мировой судья. – Присаживайтесь, полагаю, наш разговор будет долгим.

Похоже, это известие нисколько не обрадовало полицейского, который с понурым видом опустился в кресло напротив.

Господин Рельский внимательно взглянул на гостя, от былой франтоватости которого не осталось и следа. Господин Жаров казался раздавленным. Так роскошное одеяние, намокнув, превращается в заурядную тряпку…

Мировой судья, хмыкнув про себя, велел секретарю:

– Фергюссон, вы мне пока не нужны. Займитесь проверкой баланса верфи «Ноатун»[11]

Дождавшись, когда секретарь покинет комнату, он обратился к инспектору:

– Давайте говорить начистоту. Вы не сделали ничего, о чем я вас просил. Полагаю, у вас были на то веские причины? Хотелось бы услышать ваши… аргументы.

Он в последний момент поменял слово «оправдания» на более нейтральное.

– Я все вам расскажу, – согласился инспектор безнадежно. Даже его холеные бакенбарды уныло обвисли. – Только дайте клятву, что оставите это в тайне!

– Хорошо, – медленно кивнул господин Рельский, – обещаю.

– Нет, – покачал головой инспектор. Отчаяние добавляло ему решимости. – Поклянитесь по всей форме.

Господин Рельский приподнял темные брови. Он был вправе оскорбиться, ведь полицейский усомнился в его слове джентльмена!

После некоторого раздумья он решил не спорить.

– Как пожелаете, – пожав плечами, согласился мировой судья.

Он взял лист бумаги, обмакнул перо в чернила и твердой рукой начертал:

«Руны на роге режу,

кровь моя их окрасит.

Рунами каждое слово

врезано будет крепко.

Я, Ярослав рода Рельских,

клянусь поведанную тайну

не разглашать никому,

в чем кровь моя порукой».

Давно уже никто не станет резать руны на роге и камне, как того требуют давние традиции, ведь для той же цели сгодится бумага.