|
Проявилась ее бесчувственность и в том, что поведение мое, которое на протяжении всех моих приключений и выпавших на мою долю невзгод было идеальным, она сочла во многих ситуациях небезупречным. Но коль скоро сама я была убеждена, что всегда вела себя так, как подсказывали мне моя честь и мое воспитание, я мало обращала внимания на ее слова и попросила, вместо того чтобы подвергать сомнению мою безупречную репутацию своими неоправданными упреками, удовлетворить мое любопытство и сообщить, как она здесь оказалась. Как только она, идя навстречу моим пожеланиям, во всех подробностях изложила мне все, что случилось с ней после нашего расставания (если история эта Вам еще не известна, Ваша матушка Вам ее расскажет), я обратилась с такой же просьбой к Августе, сэру Эдварду и леди Доротее.
Августа сообщила мне, что, с детства питая любовь к красотам природы и рассматривая виды Шотландии на иллюстрациях Гилпина, испытала столь сильное желание насладиться этими несравненными видами воочию, что уговорила своего отца отправиться в путешествие на север, а леди Доротею — их сопровождать. Сообщила она также и о том, что в Эдинбург они прибыли несколько дней назад и оттуда ежедневно совершали в дилижансе экскурсии в сельскую местность; с очередной такой экскурсии они сейчас и возвращались. Мой следующий вопрос касался Филиппы и ее мужа. Как мне удалось выяснить, он вынужден был, растратив все свое состояние, воспользоваться талантом кучера, коим всегда отличался, и, продав все, что ему принадлежало, кроме экипажа, превратил его в дилижанс и, дабы не попасться на глаза бывшим своим знакомым, отправился в нем в Эдинбург, откуда стал через день возить пассажиров в Стерлинг. Узнала я и о том, что Филиппа, по-прежнему хранившая верность своему неблагодарному мужу, последовала за ним в Шотландию и обыкновенно сопровождала его в коротких поездках в Стерлинг. — Мой отец, — продолжала Августа, — всегда, с первого дня нашего приезда в Шотландию, ездил наслаждаться горными пейзажами только в их дилижансе, чтобы дать им немного подзаработать, — тогда как нам было бы гораздо приятнее разъезжать по горному краю в почтовой карете, чем через день таскаться из Эдинбурга в Стерлинг и из Стерлинга в Эдинбург в переполненном и неудобном дилижансе. Я всецело разделяла ее чувства и про себя ругала сэра Эдварда за то, что тот пожертвовал удовольствиями своей дочери ради нелепой старухи, чей брак с таким молодым человеком не мог оставаться безнаказанным. А впрочем, его поведение в полной мере соответствовало его характеру. И то сказать, что можно было ожидать от черствого негодяя, который едва ли знал, что значит «сочувствие», и к тому же… громогласно храпел? Прощайте. Лаура
Лаура — Марианне (продолжение) Когда мы прибыли в город, где должны были завтракать, я решила переговорить с Филандером и Густавом и с этой целью поднялась на второй этаж дилижанса и вежливо поинтересовалась их здоровьем, а также поделилась с ними своими опасениями относительно того положения, в каком они оказались. Поначалу появление мое их несколько смутило — они, вероятно, испугались, что я могу призвать их к ответу за те деньги, которые мне отказал наш дедушка и которых они меня лишили. Обнаружив, однако, что я ни словом не обмолвилась об этом деле, они пригласили меня сесть рядом, чтобы нам было удобнее разговаривать. Я приняла их приглашение и, покуда все остальные распивали зеленый чай и уписывали бутерброды с маслом, мы пировали более изысканным образом, предаваясь разговору по душам. Я, со своей стороны, сообщила им все, что случилось со мной; они же, по моей просьбе, во всех подробностях рассказали, как сложилась их жизнь. — Как вам уже известно, мы — сыновья двух младших дочерей лорда Сент-Клера от итальянской оперной певицы Лаурины. Наши матери не могли в точности установить, кто был наш отец, хотя принято считать, что Филандер — сын некоего Филиппа Джонса, каменщика, мой же отец был неким Грегори Стейвсом, мастером по изготовлению корсетов из Эдинбурга. |
