— Если ты гордишься теми шрамами так же, как этими, — ее пальцы пробежали по рубцу над соском, от чего Кольт аж слегка подпрыгнул, — то почему тогда их от меня прятал? А ты ведь прятал, верно?

Она вспомнила: каждый раз, когда они, обнаженные, занимались любовью, едва она пыталась коснуться его спины, как он тут же заводил ей руки за голову или прижимал к бокам. А она-то еще однажды сказала ему, что прикажет его высечь! Боже, какой бесчувственной она оказалась! Но ведь она не знала…

— Я не сказал, что горжусь ими, герцогиня. Но вспомни свою реакцию на эти, — с горечью промолвил он, прижав ее ладони к своей груди, — и свою реакцию на те, и получишь ответ. Они вызывают отвращение. Вид моей спины вызывает у женщин тошноту.

— А ты знаешь, почему? — с горячностью спросила она. — Потому что эти ты нанес себе сам, добровольно подвергшись самоистязанию, и ты ими гордишься. А те нанес кто-то другой, искалечив твое великолепное тело. Неописуемое зверство. Кто это был. Кольт?

Он не понял, то ли его обругали, то ли сделали комплимент.

— Ты только что видела, как он умер.

Она не сразу поняла, что он имеет в виду, а поняв, побледнела как мел.

— О Боже! Неудивительно, почему ты не мог пошевелиться при виде его! Я тоже не в силах была двинуться, когда подумала, что он меня ударит. А я ведь не знала, что почувствую. А ты знал… О Господи! — Застонав, она снова крепко обняла его за шею, как будто могла таким образом избавить от воспоминаний. — Ты точно знал, что почувствуешь, если он тебя ударит… И он ударил! Тебе пришлось вновь пережить этот кошмар…

— Перестань, герцогиня, — пробурчал он. — Ты представляешь все хуже, чем оно было на самом деле. Я ничего не почувствовал. Для этого нужны нервные окончания, а у меня на спине их практически нет.

— О Боже! — снова расплакалась она.

— Ну а теперь-то что стряслось?

В ответ она лишь покачала головой, понимая, каково ему будет услышать, что это еще хуже. Но он понял, о чем она думает. И понял ее попытку утешить его лаской, как это умеют делать только женщины. Она бы прижала его голову к груди, если бы он позволил. Проблема была в том, что эта мысль казалась ему весьма заманчивой.

Нужно было срочно отвлечь ее. Ему на глаза попалось ружье, которое она уронила, и он спросил:

— Куда это ты направлялась с ружьем?

— Боюсь, я не слышала, как ты пришел, — всхлипнула Джослин. — И сообразила наконец, что после моего ухода у тебя в сапуне могли возникнуть еще большие неприятности.

— И собралась идти мне на выручку?

— Что-то в этом роде.

Она думала, он засмеется. А вместо этого почувствовала его руку у себя на затылке, оттягивающую голову назад, чтобы можно было ее поцеловать. И она не удивилась сквозившему в этом поцелуе отчаянию, причем, возможно, с ее стороны даже больше, чем с его. Их время истекало, и они оба это понимали.

— Как ты думаешь, здесь не очень суровый климат для лошадей? — спросила она, опуская занавеску. Кольт ежился в своей не очень теплой куртке.

— Дикие кони живут здесь уже несколько столетий, герцогиня. Ты считаешь, люди тут смогли бы обойтись без лошадей?

Губы Джослин тронула чуть печальная улыбка. В свое время она заявила Ванессе, что собирается именно здесь основать свой конезавод. Но тогда это было чисто импульсивное решение, принятое из-за мужчины, который сейчас как ни в чем не бывало собирался покинуть поезд.