К глазам подступили слезы. Ольга закусила губу, и практически тут же на ее плоский живот легла тяжёлая ладонь Гдальского. И она, кажется, даже дышать перестала, ощутив это первое, нерешительное касание. Тихон перевернулся на бок. Прижался голой горячей грудью к ее спине. Так правильно повторяя все изгибы ее женского тела. Ладонь скользнула вверх-вниз, осторожно погладила и двинулась чуть южнее. Ольга, наконец, вспомнив, что надо дышать, со всхлипом втянула воздух. Ее сердце колотилось, как сумасшедшее, когда пальцы Гдальского, поддев подол её сорочки, скользнули вверх. Коснулись теперь уже голой кожи. Его ладонь была такой огромной! Её запросто хватило, чтобы накрыть весь низ живота. От одной до другой выпирающей бедренной косточки.

Желание сгустилось внутри. Ольга поерзала, потираясь выпяченной попкой о его выдающийся под трусами стояк. Второй рукой Тихон поднял вверх ее волосы, пересчитал губами позвонки, прикусил кожу. Рука, покоящаяся на животе ожила, опустилась ниже. К налившимся сочным складочкам. Пальцы неторопливо перебирали влажные лепестки. Ольга шумно дышала. На несколько секунд он прекратил свои бесстыжие ласки, сместил руку, заставляя Ольгу закинуть ногу ему на бедро. А потом снова вернулся туда, где из-за позы она была максимально для него открыта.

Это было мучительно — неторопливые, нежные, как перышки, скольжения. Он то отступал, то снова, едва касаясь, теребил налитую плоть. Иногда задевал отвердевший узелок, и Ольге приходилось закрывать рот рукой, чтобы заглушить стоны. Второй же рукой он действовал далеко не так осторожно. Он мял, пощипывал, терзал ее грудь. Сдавливал пальцами через трикотаж сорочки. Обычно мягкий, сейчас он так сильно раздражал ее сверхчувствительные соски.

— Тиша… Пожалуйста… — шепотом она молила мужчину о больше. Но он, то ли действительно ее не слыша, то ли желая продлить наслаждение, тот абсолютно никуда не спешил. Ей нужна была самая малость. Придавить чуть сильней — и все… Она бы разбилась на сотни звенящих искрящихся на солнце осколков. Но Гдальский, кажется, вообще не собирался облегчать её агонию. Ольга обернулась. То ли обругать его за такую жестокость, то ли, напротив, возблагодарить за неё. Но, не дав ей сказать и слова, рот Тихона обрушился на ее губы. И она окончательно потерялась в происходящем. Захлебнулась его поцелуями… Пальцы между ног стали еще более настойчивыми. Ольга тихонько стонала ему в рот, извивалась в руках, сжав со всей силы его ладонь между бедер. А потом… Она не знает, как это произошло, просто в какой-то момент, подхваченная некой неведомой силой, она взмыла вверх и приземлилась… аккурат на его язык.

— О, боже мой, — прохрипела Ольга, упираясь распластанными ладонями в стену перед собой, в то время, как его рот… — о, боже мой, — повторила она.

Никогда за всю свою жизнь она не испытывала такого шокирующего удовольствия. Оно было таким сильным, что все другое — стыд, комплексы, неуверенность — просто перестали иметь значение. Ольга бесстыже ерзала на его лице и уносилась в какую-то искрящуюся миллиардом звезд бездну. Где в конечном итоге взорвалась.

Она полностью обессилела. Едва Тихон снял ее с себя, как она тут же провалилась в глубокий сон. И в этом сне не было ничего. Ни проблем, ни детей, ни мужчин. Абсолютно ничего не было. Кроме покоя.

Утром проснулась первая.