Амеана чувствовала себя вполне удовлетворенной, чего не случалось уже давно. Она действительно изменилась. Со временем все эти патриции и всадники со своими торжественными манерами и величественными привычками перестали казаться ей некими высшими существами, и она жила в веселой пошлой суете, изнемогая от усталости и чувства полной опустошенности как телесных, так и душевных желаний. Она стала равнодушной к мужчинам, не испытывала даже зачатка влечения, и бесконечные любовные упражнения превратились в утомительное, нудное ремесло. Разумеется, далеко не все поклонники были глупы, они требовали от нее известной пылкости, которую пресыщенная Амеана просто не могла проявить. Конечно, она научилась мастерски притворяться, но это было тяжело и неприятно. Ей тоже хотелось получать удовольствие. А красивые безделушки и вещи? Даже они не радовали ее так, как прежде…

Однажды ее гостем стал не слишком известный, но полный самомнения, да к тому же далеко не бедный философ и поэт. Он рассказал прекрасной куртизанке о греческих гетерах и посоветовал брать уроки музыки, танца и хороших манер. С тех пор Амеана стремилась общаться с людьми искусства, пусть не богатыми, но вносившими свежесть в ее жизнь, зачастую обладавшими более яркими, тонкими и изощренными чувствами. Владеющая совершенным оружием – причудливой и пленительной красотой, Амеана управляла мужчинами с мудрым умением, примеряясь к их недостаткам; теперь она стала много образованней и умнее, хотя использовала этот ум исключительно для мелочных практических целей. Она прислушивалась к тому, о чем рассуждают философы, и даже пыталась заучивать стихи некоторых поэтов.

А Мелисс… Это был человек из другого мира, с ним она могла вспомнить себя прежнюю, настоящую. Было ли это хорошо или плохо? Кто знает! С ним она вновь испытала мимолетную остроту чувств – это было все равно что, вырвавшись из города, бегать на лугу под необъятным небом по росистой траве.

И, как ни странно, она ничуть не удивилась и не возмутилась, когда он сказал:

– Хочешь, уедем куда-нибудь вместе? Предлагаю первый и последний раз. Мне все надоело, да, пожалуй, все… кроме тебя.

И она лишь молча покачала головой.

Покинув дом Амеаны, Мелисс очень скоро понял, что ему совершенно нечего делать и некуда идти. Несколько дней он провел в бездумном праздном шатании по улицам и площадям Рима. Ел в самых дешевых тавернах, где можно было пообедать за два асса, где стояла невыносимая жара и царила ужасающая грязь, где подавалась вареная свекла под соусом из вина и перца, грубый ржаной хлеб, жареная чечевица с луком и чесноком и отвратительного вкуса вино. Здесь он и спал – среди воров, убийц, беглых рабов и всякой рвани.

Однажды, бесцельно шляясь по улицам, точно в бесплодных поисках чего-то безвозвратно утерянного, Мелисс случайно забрел на окраину Рима и помимо воли угодил в толпу, которая текла неведомо куда и увлекла его за собой. Множество тех, кто окружал Мелисса, было в пропахших дымом и потом туниках из грубой небеленой шерсти, с нерасчесанными и немытыми волосами, дочерна загорелых и косноязычных. Один старик держал в руках связку чеснока, другая женщина несла две тростниковые корзины. Временами движение замедлялось, потом опять начинались невероятная давка и шум.

Дул холодный осенний ветер, на небе громоздились тяжелые, замысловатого оттенка тучи, вдали виднелась темная кайма холмов. Далеко впереди, на спешно возведенном помосте стояло несколько человек в белых тогах с пурпурной каймой; один из них что-то негромко говорил: в него впивалось множество взглядов, множество губ шептало какое-то имя. Иногда раздавался гром рукоплесканий, возгласы возмущения или восторга.

– Кто выступает? – спросил Мелисс какого-то плебея.

– Консул Цезарь Октавиан, – важно отвечал тот, не отрывая взгляда от говорящего. – Он сказал, гражданская война окончена, а после возвращения из похода против парфян будет восстановлена Республика.