«Знания нет, есть лишь видение». Кто это сказал? Кажется, Гай Эмилий.

– Неужели ты ничего не помнишь? – спросила Тарсия. – Тебе ведь было года три, не меньше.

– Нет.

– Наверное, ты просто очень хотел забыть.

– Возможно… Так значит, Элий – ваш с Элиаром сын? А я – твой приемыш?

– Элий… Его настоящая и… давно умершая мать из тех, кто отдается римским воинам за улыбку, за кусок хлеба. Элиар принес его с войны.

– Мне всегда казалось, они очень похожи.

– Элиар и Элий? Да, их вполне можно принять за отца и сына. Но ты понимаешь, в таких обстоятельствах ничего нельзя знать наверняка. – Она посмотрела ему в глаза. – Так ты не догадываешься?

Он съежился, словно боясь себя, и еле слышно прошептал:

– Нет.

– Амеана и есть та женщина, у которой я тебя взяла. Она твоя настоящая мать.

Тарсия ожидала чего угодно, но он взял ее руку в свою и прижал к груди так сильно, что женщине стало больно. Губы Кариона были крепко сжаты, а глаза странно сухи: казалось, в его душе что-то раз и навсегда выпито до самого дна.

– Наверное, я убила в тебе нечто очень важное, но пойми, этим я спасаю тебя.

Он молчал. В его душе эхом звучали слова Гая Эмилия: «Порою мы можем что-то остановить, но не останавливаем и при этом ошибочно полагаем, будто идем вслед за надеждой. На самом же деле – повинуемся необъяснимому стремлению к самоуничтожению».

…Спустя сутки, поздно вечером Карион стоял на двухарочном мосту, одном из самых красивых римских мостов, ведущих от Марцеллова театра на Тибрский остров. Под ногами бурлила река; клокотала и вздымалась, широкими потоками обегая вбитые в дно опорные столбы и сваи. Над головой висело черное небо.

Он не собирался бросаться вниз – он думал, без конца вспоминая свой последний разговор с Амеаной.

– Скажи, у тебя были дети?

– Нет. Тот образ жизни, что я вела, не позволял мне…

– Понимаю. Я спрашиваю о другом: когда-нибудь ты производила на свет ребенка?

– Какое это имеет…

– Неважно. Отвечай!

– Да… однажды.

– И где он сейчас?

– Он… умер.

– Кто это был? Девочка? Мальчик?

– Мальчик.

– Сколько бы ему было лет, останься он жив?

– Не помню. Около пятнадцати.

– Не лги. Нервный смешок.

– Ну… возможно, немного больше. Я не такая старая, как тебе кажется.

– Ты дала ему имя? Как его звали? Тоже не помнишь?

– Помню. Карион.

– Почему ты никогда не спрашивала, как меня зовут… по-настоящему?

– Не знаю. Я совсем забыла об этом. Я привыкла называть тебя Гаем Эмилием. Кстати, я вспомнила: точно так же звали одного юношу, который приходил ко мне… очень давно. В нем было что-то особенное, необычное, тогда он нравился мне… больше всех. Но он родился патрицием, и, конечно, у него была другая судьба.

– Ты с ним спала?

Тогда Амеана впервые улыбнулась, немного жалко, хотя ее взгляд оставался невозмутимым и жестким.

– Я со всеми спала, мой мальчик.

…Карион закрыл глаза, чувствуя легкий ветер на своем лице, словно прикосновение неких шелковых крыльев.

Окружающего мира не существовало, была лишь беспредельная пустота, замершие мысли, парализованная воля. У него оставалась одна маленькая зацепка, сродни надежде… Гай Эмилий Лонг в самом деле мог быть причастен к его появлению на свет.