Скажем для начала, что я оказался вновь беспомощен перед лицом очередного вызова, брошенного мне этим миром. Стоя посреди тротуара и чувствуя, как пронизывающий ветер забирается ко мне под воротник пальто, я старался удержать бившиеся, словно пламя на ветру, выскальзывающие у меня из пальцев страницы журнала. Хаотично расположенные заголовки и подзаголовки сбивали меня с толку, и только по чистой случайности я наткнулся на страницу, где были перечислены все кинотеатры города вместе с идущими в них картинами. Я водил пальцем по столбцам, пока не наткнулся на интересовавшее меня название. После названия стояло двоеточие, а за ним только одно слово — «Хаммерсмит».

Я аккуратно снял очки — сначала одну дужку, затем другую, — с той осторожностью, с которой пешеход в сельской местности отделяет свой зацепившийся свитер от изгороди из колючей проволоки, а затем большим и указательным пальцами осторожно размял покрасневший и замерзший кончик носа. Улица была пустынна — только слышался отдаленный гул приближавшегося автомобиля. Водрузив на место очки с теми же предосторожностями, с которыми их снимал, я поднял взгляд и сначала увидел предшествующий появлению машины оранжевый отблеск фар, а затем в наступивших сумерках появилась и сама машина, оказавшаяся свободным таксомотором. Без малейшего промедления, а по правде говоря, вообще не успев даже подумать, я махнул рукой. Водитель бросил на меня вопросительный взгляд, и я услышал, как я — а вернее, мой голос — произнес: «Хаммерсмит. Кинотеатр «Одеон».

Во второй раз я смотрел фильм с неотрывным вниманием. Сидя в кресле, я думал, что мне удалось добиться искомого результата, но, как только я вышел из зала и стал бродить по незнакомым улицам (за каковым занятием, как я вынужден был признать «с кривой усмешкой» — если не ошибаюсь, положено выражаться именно так, — я проводил в последние дни, сам того не осознавая, все больше и больше времени), я ощутил сильное беспокойство.

За время всей этой эксцентрической экспедиции (так я решил именовать предпринятую мной вылазку) я просчитался только дважды.

Первый раз я попал впросак, покупая билет: выяснилось, что в «Хаммерсмит Одеоне» целых четыре зрительных зала, так что пришедший в кинотеатр посетитель оказывается в положении студента, держащего в руках экзаменационный билет, где нужно подчеркнуть только один, правильный, ответ. Сама по себе ситуация не особенно смутила меня: я тут же выяснил, какой из четырех залов мне нужен, и, изобразив всем своим видом деланное безразличие, попросил у кассира один билет в третий зал. Однако кассир — тощий, расторопный юнец с короткой стрижкой и щегольскими усиками, которые придавали ему изнеженно–мужественный вид (да простят мне подобный рискованный оксюморон), — все же заставил меня произнести вслух название картины, хотя только что полученной информации ему вполне бы хватило. Озвучивая чудовищное название, я не смог справиться с собой и густо покраснел.

Вторую ошибку я совершил, пытаясь выяснить, как зовут актера. Когда я вошел в невероятно тесный с круто уходившими вверх рядами кресел зал, до конца фильма оставалось не более получаса. Но только после того, как я поглотил немыслимое число рекламных роликов, причем в промежутках между ними занавес раздвигался, задвигался и снова раздвигался с такой бессмысленной регулярностью, что я начал подозревать, не боится ли попросту хозяин заведения продемонстрировать посетителям экран в его не вполне девственной белизне, подсознательно отождествляя его с постельным бельем, с неглиже, с интимом, — лишь после этого я сообразил, что проглядел финальные титры, или как они там еще называются, и теперь мне придется вновь просмотреть весь фильм целиком.

По зрелом размышлении, однако, я пришел к выводу, что все это были сущие мелочи в сравнении с тем, что мне удалось увидеть. Фильм сам по себе за прошедшее время лучше не стал, и мое презрение к Кори и его дружкам–мотоциклистам после просмотра только укрепилось.