Чем дольше Билли находился вдали от нее и чем дольше тянулась пугающая неопределенность этой войны, тем более одинокой и несчастной становилась Бретт. Она старалась не выдавать своих чувств перед Джорджем и его женой Констанцией, с которыми жила с тех пор, как Билли вернулся на службу. Но она была далека от совершенства и знала это. Так что конюху влетело ни за что, как и одной из служанок накануне.

Ладони, затянутые в аккуратные митенки, быстро взмокли. И зачем только она их надела? Приходилось постоянно дергать вожжи, чтобы удерживать лошадь на середине ухабистой дороги, которая вилась вниз по склону мимо заводских корпусов. Огромное производство Хазарда испускало дым и шум двадцать четыре часа в сутки, выдавая рельсы и прокат для военных нужд Союза. Недавно компания получила еще и контракт на отливку пушек.

Впереди, возвышаясь над ближайшим к домам холмом, поросшим диким лавром, высились три гигантские доменные печи. Внизу простирался город, он стоял как бы на трех уровнях и очень быстро разрастался. На верхних террасах красовались солидные кирпичные или бревенчатые дома, ниже начинались коммерческие постройки и, наконец, возле самой железной дороги и даже на дне давно пересохшего канала рядом с рекой виднелись убогие лачуги бедноты.

И повсюду Бретт видела свидетельства войны. На пустыре какие-то мальчишки, мимо которых она проезжала, гордо колотили ложками по пустому ведру; всем этим маленьким солдатам было не больше десяти. Над входом в отель «Стейшн-Хаус» пестрело множество красно-бело-синих флажков; сегодня Джордж выступал там на очередном патриотическом собрании. А на перекрестке, где Вэлли-стрит упиралась в канал, под аккомпанемент молотков и громких криков сколачивалась дощатая платформа для скорого празднования Дня независимости.

Бретт подъехала к лавке Герберта и привязала лошадь к одному из шести железных столбиков перед крыльцом. Направляясь к двери, она заметила, что двое мужчин на скамейке возле пивной через два дома от магазина внимательно наблюдают за ней. Их грубые мускулистые руки и темная одежда говорили о том, что они, возможно, рабочие с завода Хазардов.

Глядя на Бретт, один из мужчин что-то сказал другому, тот расхохотался, да так безудержно, что чуть не пролил пиво из оловянной кружки. Бретт содрогнулась, несмотря на жару.

В лавке пахло лакрицей, ржаной мукой и прочими припасами мистера Пинкни Герберта. Владелец – щуплый человек с яркими глазами – напоминал Бретт раввина, с которым она однажды встречалась в Чарльстоне. Герберт вырос в Виргинии, где его семья жила еще со времен Войны за независимость. Когда ему исполнилось двадцать, совесть заставила его переехать в Пенсильванию, и с Юга он вынес только отвращение к рабству и имя Пинкни, которое просто обожал и предпочитал своему настоящему имени Пинкус.

– Добрый день, миссис Хазард. Что я могу предложить вам сегодня?

– Мне нужны толстые белые нитки, Пинкни. Белые. Мы с Констанцией и Патрицией шьем чехлы на фуражки.

– Чехлы. Да-да…

Пинкни избегал ее взгляда, и это также говорило о том, что такое поведение для девушки-южанки, которая шьет защитные чехлы на фуражки для федеральных солдат, весьма необычно. Когда жена и дочь Джорджа взялись за эту работу, а, по словам Констанции, многие женщины в городе сейчас занимались подобными делами, Бретт присоединилась к ним, потому что не видела ничего дурного в том, чтобы помочь каким-то людям защитить шею от дождя или палящего солнца. Но почему тогда где-то в глубине души у нее постоянно возникало чувство, словно она кого-то предает?

Она заплатила за полдюжины катушек и вышла из магазина. Услышав скрип досок слева, она резко обернулась и тут же пожалела об этом.