Вкус у семян омерзительный, как и у большинства ядов. Но если какой-нибудь продукт и способен его заглушить, то это черная икра.

— Не знаю, зачем я рассказываю тебе об этом, — произнес Лодовико, — просто у тебя доброе лицо, ты похож на человека, который с легкостью читает в душах других. — Он вздохнул. — Ты же понимаешь, как сильно можно любить брата. И как можно порицать себя за то, что твой брат слабеет и умирает.

— Мне хотелось бы понять, — отозвался я. — Сколько сыновей у вашего отца?

— Только мы двое, и представляешь ли ты, как отец возненавидит меня, если Никколо не станет? Конечно, сейчас отец меня любит, но возненавидит, если из нас двоих в живых останусь я. Только благодаря Никколо отец забрал меня из того дома, где жила моя мать. Но не стоит о матери. Я никогда о ней не говорю. Думаю, ты понимаешь. Отец мог бы не забирать меня. Однако Никколо меня полюбил, он полюбил меня с самого начала, когда мы были еще детьми, и однажды меня, наскоро собрав пожитки, забрали из того борделя, где мы жили, и привезли сюда, в этот самый дом. Мать сунула мне на прощание горсть золота и драгоценностей. К ее чести, она плакала — об этом я должен сказать. Она рыдала. «Вот это тебе, — сказала она. — Ты, мой маленький принц, теперь будешь жить во дворце, какой тебе и не снился».

— Наверняка она говорила искренне. И старик был искренен. Мне показалось, он любит тебя нисколько не меньше, чем Никколо.

— Это верно, и было время, когда он любил меня даже больше. Никколо с Виталем, когда сходились вместе, вытворяли иногда такое! Должен признать, что между иудеем и христианином нет особенной разницы, когда доходит до кутежей и волокитства, во всяком случае, разница на время исчезает.

— Значит, это ты всегда был хорошим сыном? — уточнил я.

— Я старался им быть. Вместе с отцом я много путешествовал. Он не хотел отрывать Никколо от университетских занятий. А я могу рассказать тебе и о прериях Америки, и о нравах, царящих в портах Португалии, и о таких ужасах, какие ты и не представляешь.

— Но ты все равно вернулся в Падую.

— О, отец же должен был дать мне образование. Это означало, что я отправлюсь в университет, как и брат, однако я никогда не был таким способным, как они, как Виталь или Никколо. Но они оба мне помогали. Всегда брали под свое крыло.

— Значит, долгие годы ты единственный был рядом с отцом, — заметил я.

— Да, — подтвердил Лодовико. Слезы уже просохли, больше не текли по лицу. — Да, но ты бы видел, как быстро он снова сблизился с моим обожаемым братом. Как будто бы я вообще остался где-то в джунглях Бразилии.

— Кстати, это растение, вот это деревце, — указал я, — оно не из джунглей Бразилии?

Лодовико внимательно посмотрел на меня, затем развернулся и уставился на дерево в кадке, как будто увидел его впервые в жизни.

— Может, и оттуда, — сказал он. — Я точно не помню. Мы привозили с собой много отростков и черенков. Вот цветы, например, отец любит, когда их много. Любит он и фруктовые деревья, которые ты видишь здесь. Он называет этот двор оранжереей. На самом деле это его сад. Я прихожу сюда только время от времени сочинять стихи.

Слезы просохли окончательно.

— А откуда тебе известно это растение? — поинтересовался Лодовико.