Зачем же тогда я написала последние страницы и теперь пишу это?

О да. Сказались все те годы, когда я отмывала чужие дома. Вот в чем дело. Лорен, Пыльная Детка, компульсивно вычищает свой мир.

И вот я закончила свой рассказ. Заканчивается наша история там, где мы покидаем горы и уходим в свое неопределенное путешествие, не боясь сканнеров личности и любых других машин; способные исправить все, что угодно, даже способные опустошить накопления И.М.У. и, будто по волшебству, не оставить по себе никаких следов. Сверх этого я не должна говорить вам ничего. Я не могу рисковать. Разве что…

Был один аэропорт. В тот день, почти год назад. Это был аэропорт старой архитектурной постройки, разрушающийся, с самолетами, которые, по широко распространенным слухам, были небезопасны, а снаружи простирался в призрачной дневной дымке итальянский город. (Все в порядке, вам можно об этом сказать. Он в миллионах миль от нас… ну или вниз по улице). И пока мы ожидали в жарком зале пересадки на самолет, кое-что произошло. Что-то.

Джейн добавляет свой эпилог к ее истории. Теперь я предлагаю вам свой.

В тот день у меня были рыжие, не крашенные, а измененные волосы. Вся я была немного изменена — моя фигура была тяжелее, тип средневековой Венеры. Мой спутник был пожилым мужчиной, стильно одетым в старомодный костюм, с дипломатом в руках. Я звала его Отцом. Он звал меня Люси. Он выглядел достаточно состоятельным, чтобы позволить себе билет на самолет, но и не настолько, чтобы привлечь внимания шатающихся воришек. Мы не хотели никому причинить вреда, я и мой отец. Я уже многое узнала о своих собственных физических возможностях, непосредственных и кинетических. (Практика совершенствует).

Как бы то ни было, мы сидели в зале и смотрели на руины города, озаренные медовым светом ползущего на запад солнца. Одни руины остались со времен Древних Римлян, другие — после Астероида; несколько коротких землетрясений прошли тут еще на прошлой неделе, отчасти из-за этого задерживался самолет.

— Отец, — сказала я, — не хочешь пить? Может, шоколатины? (Его и мой голод исключительно психосоматический).

Сдержанный, пожилой Папа смотрит на меня поверх очков:

— Слишком жарко, Люси. Слишком жарко.

— Ну, ты можешь себе взять со льдом.

Он шикает на меня. Я кажусь слегка раздраженной.

Мы разыгрываем подобные сцены. Они делают нас более правдоподобными. Но, правда, мы лишь играем роли.

Внутри же мы смеялись надо всем этим, будто глупые подростки, передразнивающие взрослых, и в этот момент он сказал мне, не вслух, а в моей голове:

«Смотри, Лорен. У того ребенка такой же цвет волос, как у тебя».

«Да, но я не думаю, что ему они дались с таким же трудом как мне: два дня подряд пялиться в зеркало на них». (Ремолекуляризация без научной помощи все еще трудна для меня).

Но Верлис сказал:

«Он славный ребенок, Лорен. Смотри, с ним идет кот».

Я повернулась, и в этот момент другой сигнал пришел от мозга Верлиса, скрытого где-то под седыми волосами и шляпой. Это не было предупреждение, но, тем не менее, послание было холодным, непреклонным, неожиданным и целиком сконцентрированным на рыжеволосом ребенке. Ментальная картинка изменялась в моем мозгу, пока я поворачивала голову. Она плыла, пульсировала, вырастала в высокую, пламенеющую…

Встревоженная я развернулась.

Первым я увидела кота: довольно крупная особь, самец, размером с бульдога, однако он послушно шел на поводке. Когда-то этих кошек называли сиамскими. Его лапы, хвост и мордочка была шоколадного цвета, прямо как шоколатина, основной мех был очень плотным, светящегося мягкого оттенка блонд, с легким серебристым отливом (серебро) на тонких наружных волосках. Из-под шоколадной маски блестели два глаза, овальные и скошенные, цвета бледно-голубых топазов.