Леона устало приподняла голову. Под глазами были заметны темные круги от бессонницы и слез, лицо было почти столь же бледным, как и у Хьюго. И все же она была удивительно красива в бледном холодном свете, проникавшем через узкое отверстие в темную грязную комнату.

— Меня не волнует, что будет со мной, когда мы доберемся до Дьеппа, — произнесла она хриплым от усталости голосом. — Я прошу лишь о том, чтобы Хьюги как можно скорее был обеспечен уход врача. Но я должна поблагодарить вас за то, что вы… спасли его минувшей ночью. Мне страшно даже представить, что могло бы с ним случиться, если бы его… схватили после того, как он вас предупредил. И так как вы… вынесли его оттуда, мне остается сказать вам… спасибо, от всего сердца.

Слова благодарности с усилием срывались с ее губ, хотя, понимала Леона, справедливость требовала, чтобы они были произнесены. В первое мгновение ей показалось, что Лью вот-вот рассмеется ей в лицо, но вместо этого он ответил со зловещим огоньком в глазах:

— Значит, вы благодарны мне, не так ли? Что ж, это уже один шаг вперед. Я еще напомню вам при случае о вашем долге признательности — вероятно, вы сочтете нужным добавить его к той сумме, которую задолжал мне Хьюго.

— Как вам угодно, — ответила Леона, и голос ее отзывался отчаянием и безнадежностью даже в ее собственных ушах. Она поняла в это мгновение, что стала заложницей, чье положение было столь же ужасным и унизительным, как та жизнь, которая ожидала Хьюго, если бы он остался в Англии. Она была всецело в руках Лью Куэйла и сейчас ничего не могла с этим поделать.

Снаружи раздался крик одного из гребцов, и Лью вышел из каюты. Как только он ушел, Леона обернулась, утерев слезы, к Хьюго и прильнула головой к его груди.

— Хьюги, милый, если бы только ты мог спасти меня! — прошептала она, сама понимая, однако, всю безнадежность своего желания.

Но теперь, по мере того как они приближались к берегам Франции, Леона снова несколько воспрянула духом. Она уже опустилась на самое дно пропасти, достигла предельной ступени отчаяния. Потому ли, что была молода, или потому, что оставаться долго в подавленном состоянии противоречило самой ее натуре, ей казалось, что каким-то сверхъестественным образом все еще могло обернуться не так плохо, как представлялось.

Вероятно, ей придало сил то, что Хьюго слегка пошевелил головой и бессвязно что-то пробормотал. Это было всего лишь слабое движение, и слова, срывавшиеся с его губ, были неразборчивыми. Но, по крайней мере, это свидетельствовало о том, что он был жив, и, во всяком случае, это было гораздо лучше, чем если бы он продолжал лежать молчаливым и неподвижным, со зловещей бледностью на лице.

— Он пытается заговорить, — обратилась она к Лью, когда тот вошел в каюту сообщить ей, что через десять минут они должны прибыть в гавань.

— Я же говорил, что вам не о чем беспокоиться, — отозвался он. — Хьюго очень вынослив, недаром ведь ему пришлось пройти через всю войну. Я знаю на набережной недорогие меблированные комнаты, куда я смогу вас отвести, и мы тут же пошлем за самым лучшим врачом в Дьеппе.

— Спасибо, — только и смогла промолвить в ответ Леона.

И она снова вынуждена была поблагодарить Лью после того, как Хьюго с величайшей осторожностью перенесли на импровизированных носилках с палубы корабля на мол.

Комнаты, куда их проводил Лью, оказались небольшими, но вполне опрятными. Они были расположены над маленьким estaminet, который, как догадалась Леона, избрали местом своих встреч контрабандисты.

Хьюго подняли наверх по узким ступенькам, и, когда они добрались до спальни с ее просторной кроватью, набитыми перьями матрацами и выходившими на набережную вычищенными окнами, украшенными белыми занавесками, Леона осталась вполне довольна увиденным.