В результате Жанне объявил бойкот почти весь коллектив, ей делали пакости с особым удовольствием и «щепкинские», и «оболенские». Единственной актрисой, с которой у Жанны неожиданно сложились очень хорошие отношения, была Тина Бурская. Она по непонятной причине взяла Жанночку под крыло, всячески демонстрировала свою любовь к ней, и именно из‑за этой дружбы Кулакову держали в театре. Дело в том, что супруг Бурской, очень богатый человек, являлся щедрым спонсором «Лео», и ни Арнольский, ни Батурин не хотели ссориться с меценатом. Тина мигом показала зубы директору и режиссеру, когда те надумали избавиться от Жанны.

Распределяя роли в очередном спектакле, Арнольский демонстративно не заметил Кулакову, ей не досталось даже крохотного прохода. На следующий день Тина вошла в кабинет к главрежу и, закатив глазки, простонала:

– О‑о‑о, Валерий, у Семена Петровича сейчас трудно с деньгами, он никак не может помочь нам с оплатой декораций.

– Да? – расстроился Арнольский. – Вот беда‑то!

– А я собралась на недельку в Эмираты скатать, – продолжала Бурская, – можно?

– Тебе – что угодно, дорогая.

– Отлично, отпусти заодно и Жанну.

– Кулакову? Но зачем?

– Мы же подруги, – засмеялась Тина, – ты разве не знал? Жанночка вчера так расстроилась, что ей роли не досталось! Весь вечер у нас в гостиной плакала, вот Семен и предложил: «Езжайте, девочки, развлекитесь, а пьесы еще будут».

Валерий усвоил урок, Жанна получила свой выход, а Семен Петрович оплатил декорации. Пришлось и Софье с Никой поджать хвосты, Бурская существовала в театре на особом положении, с ней следовало находиться в хороших отношениях.

Щепкина остановилась, схватила пачку сигарет и спросила:

– Понятно?

– Да‑да, – закивала я.

– Так это еще не все! – азартно воскликнула сплетница. – Конечно, муж Бурской – набитый золотом мешок, все у него есть: загородный дом, машина, счет в банке. Ну за каким чертом Вальке при полном отсутствии таланта требовалась сцена? Сидела бы на своей Рублево‑Успенской дороге спокойно! Нет, тянуло ее в театр! И еще: у Вальки был любовник.

– Да ну?

– Точно. Павел Закревский.

– Тоже артист?

– Ха‑ха! Нет! Стилист. Якобы. А на самом деле альфонс, Павлик по богатым бабам отирается.

Я снова замерла на табуретке. Никакой шокирующей информации Щепкина мне не сообщила. Во все времена при богатых не очень молодых дамах существовали мальчики. Не надо думать, что жиголо – явление только нашего времени. Я очень хорошо помню, как мы с мамочкой, прогуливаясь по фойе Большого театра, налетели на певицу Раскину, шестидесятилетнюю особу в ярко‑красном, слишком обтягивающем ее пышные формы костюме.

Дива бросилась целовать маму, я деликатно стояла в стороне, а чуть поодаль от Раскиной топтался юноша лет двадцати. Я решила, что это сын примы, и вежливо улыбнулась ему, но парень вдруг резко повернулся ко мне спиной. Сочтя юного Раскина крайне плохо воспитанным человеком, я стала смотреть на маму, которой наконец‑то удалось вырваться из крепких объятий певички.

– Знакомьтесь, – воскликнула мама, – это Фросенька.

– Боже, – густым меццо‑сопрано воскликнула Раскина, – как выросла ваша дочь!

Своего сына, однако, она нам не представила. Заняв кресло в ложе, я не утерпела и сказала маме:

– У этой Раскиной совершенно неотесанный сын, отвернулся от меня букой, надулся. Ни слова не сказал, даже если я ему столь не понравилась, следовало все же хоть изобразить хорошую мину.