— Смотри, пожалуйста, — усмехнулся Карташов, — остряк! С парашютом уже прыгал?

— Или?.. — Прыгать мне предстояло в ближайшее воскресенье, но теоретический курс и все наземные тренировки я уже прошел, экзамен сдал.

— Есть дело, мужик…

Оказалось, что Карташову надо слетать в Тушино, слетать на УТ-2. Он искал пассажира в заднюю кабину, чтобы сунуть ему в руки какую-то круглую увесистую железяку. Положить железяку на сиденье Карташов не решался — может в полете скатиться и заклинить управление. Опасно!

Карташов помог мне засупониться в парашютные лямки, усадил в кабину, пристегнул привязными ремнями с невиданным доселе замком, подал железяку и напутствовал:

— Только не урони эту дуру, а то чего доброго и на самом деле придется с парашютом сигать.

Это был очень странный, запомнившийся до мелочей полет: всю дорогу я помнил о железном барабане, что лежал на моих коленях. Скоро затекла рука, заныло плечо, но я все равно любовался могучими облаками, нависавшими над головой. Никогда еще небо не виделось мне таким большим и открытым. На УТ-2, даже из задней кабины, был совершенно изумительный обзор.

На аэродром Тушино мы прибыли вполне благополучно, оставались там не очень долго. Карташов отнес куда-то наш важный груз и вернулся довольный.

— В передней кабине пролететь хочешь?

Немея от счастья, я все-таки сумел самый несвойственным мне образом рявкнуть в ответ:

— Так точно!

— Не старайся, — пронзительно взглянув на меня, заметил Карташов, — меня, между прочим, из армии турнули…

Ай, как нескладно получилось. Я же не имел намерения выслуживаться. Мне сделалось стыдно.

На обратном пути я скоро забыл об этой неловкости. Небо такой красотищи, кажется, я видывал только над морем, с высоты Ласточкиного гнезда в Крыму. И свободные руки — великое дело! Я не сразу понял, для чего вдруг Карташов опустил нос машины и стал разгонять скорость. Но когда он энергично полез вверх, сообразил: сейчас завяжет петлю! Тогда эта пилотажная фигура еще не называлась петлей Нестерова, чаще ее именовали по старинке мертвой петлей. Петлю Карташов исполнил классически и, едва выровняв машину в горизонтальном полете, скрутил серию бочек — влево, вправо, снова влево и еще вправо. А дальше… дальше машина стала пьяно раскачиваться с крыла на крыло, ручка управления при этом лупила меня по коленкам. Обернувшись, чтобы поглядеть на Карташова и понять, в чем дело, я обнаружил: он улыбается во все свои широкие скулы и держит обе руки поднятыми на уровень головы. Это могло означать только одно: бери управление.

Даже не знаю, с чем можно сравнить то первое прикосновение к ручке управления УТ-2. Опасаюсь банальности. После грубого парня У-2 эта белоснежная машина воспринималась прекрасной феей. Мне показалось, будто я не прикладываю никаких усилий к управлению: только подумаю отклонить ручку, а машина уже послушно кренится или приподнимает носик. Это было чистым волшебством — самолет читал мои мысли!

В радостном возбуждении, теперь уже по собственной инициативе, я снова обернулся назад. Карташов показал мне сжатый кулак правой руки с оттопыренным вверх большим пальцем. На языке авиационных жестов это означает: «порядок!» И тут же изобразил руками — делай петлю!

Как же мне не хотелось ударить лицом в грязь. Боже, как старался! Вытащить самолет в верхнюю точку мне удалось, то тут скорость оказалась маловатой, мы подзависли. Это неприятно — болтаться на привязных ремнях башкой вниз, ощущать беспомощные покачивания машины, а тут еще в физиономию летит мелкий мусор и кабинная пыль. Мне сделалось очень неважно на душе. Я даже не решался обернуться и взглянуть в глаза Карташову, но ручка опять начала стучать по коленкам и обернуться пришлось.