— Ну что ж, в таком случае с этой минуты мы предоставлены самим себе. Ханнхен и Альбрехт специально уехали пораньше, так что к тому времени, когда мы вернемся, чай уже будет готов.

— Благодарю вас, — сказала Вирджиния и, остановившись у припаркованной машины, чуть заколебалась. — Но только если сами вы не возражаете против того, чтобы я оставалась в «Ландхаусе» на время… Я хочу сказать, может, мне лучше пока пожить в отеле?

И тут же встретилась с жестким взглядом своего спутника.

— Покинуть «Ландхаус»? С чего бы это? — требовательным тоном спросил Ингрэм Эш. — Ведь прежде вы именно там и жили.

— Прежде было совсем другое дело.

— И что же изменилось, если не считать того, что теперь это имение принадлежит вам и у вас даже больше прав оставаться в нем?

Не услышав ответа Вирджинии, он чуть ли не силой усадил ее в машину, после чего сам сел за руль.

Дорога круто пошла вверх по холму от кладбища, которое располагалось на участке земли, возвышавшемся над маленьким городком под названием Кенигсграт и протекавшей рядом с ним рекой. На протяжении почти всего пути они ехали как бы в туннеле, окруженные по сторонам к даже сверху раскидистыми лиственницами, соснами и грабами, от которых даже в самый яркий солнечный день здесь было довольно сумрачно. Вирджиния уже успела заметить, что буквально в сотне метров по обе стороны от нее холмы постепенно сглаживаются и их южные, обращенные к солнцу склоны покрывают приземистые посадки виноградников, бесчисленными террасами спускающиеся к реке… Ее виноградники, ее земля, ее леса, ее Landhaus Im Baumen — ее «Вилла среди деревьев», — и все это по эксцентричной прихоти малознакомого человека было оставлено ей в наследство.

Постепенно подъем стал выравниваться, и в конце концов естественный туннель вывел их на изогнутый в форме полумесяца участок ухоженной территории, раскинувшийся перед типично местной провинциальной виллой, фасадом выходившей на обрывистую часть плато, тогда как задняя часть дома была надежно укрыта восходящими склонами холмов.

Все жалюзи и ставни в доме были наглухо закрыты, однако между их створками наружу все же пробивался горевший внутри свет, да и звук приближающегося автомобиля также был услышан, ибо как только она достигла крыльца, дверь тут же распахнулась, чтобы впустить Вирджинию внутрь, после чего Ингрэм Эш отогнал машину на стоянку.

Сухопарый и неулыбчивый слуга Эрнста Рауса, Альбрехт, неторопливо проговорил на своем безукоризненном немецком:

— Ханнхен подаст чай в салон, фрейлейн Сомерс. Однако мы сами только что вернулись с похорон, а потому у нас не все готово. Не желаете ли пройти в свою комнату?

— Да, пожалуй. Я чуть позже спущусь и присоединюсь к герру Эшу за чаем.

— Очень хорошо, фрейлейн.

Пересекая холл, Вирджиния полностью отдавала себе отчет в том, что за учтивыми манерами в сознании слуги скрывается все тот же вопрос, которым задавались все его соседи: «Что она здесь делает?»

Она ничуть не сомневалась в том, что молва о ней уже разошлась по всей округе. А почему бы и нет? Кто она такая, чтобы осуждать Ханнхен, Альбрехта или кого бы то ни было за то, что они реагируют на ее появление с любопытством, пересудами и всевозможными домыслами? То же самое она чувствовала и со стороны Ингрэма Эша, который отнесся к ней с самым откровенным, хотя и невысказанным подозрением, — по странной причине, именно с ним ей с особой силой захотелось объясниться, быть услышанной…

Гостевая комната, в которую ее проводили пять вечеров назад, была обставлена массивной мебелью и обрамлена тяжелыми темными портьерами, да и освещение в ней также мало подходило для женщины. Усевшись за туалетный столик и глянув в зеркало на свое отражение, Вирджиния увидела мрачные тени, залегавшие под ее высокими скулами.