Ксения одним движением смахнула цветастую тряпицу, чуть тряхнула головой – и дивным образом волосы ее свободно рассыпались по плечам.

– Туфельки оставить можно? – спросила она про лодочки из тонкой замши.

Федор Никитич отрицательно покачал головой. Женщина обиженно сжала губы, вытянула ноги из обувки. Провела пальцами правой руки по коже левой, от плеча вниз:

– Но хоть это-то для охоты пригодно?

– Даже и не зна-а-аю-ю… – задумчиво ответил царский брат, подступил к ней вплотную, нежно коснулся ладонями плеча, потом чуть ниже, ниже, повторяя движение Ксениных пальцев, в то время как его упругая борода уже щекотала обнаженную грудь женщины, то и дело попадая на сосок. – Ай, что за кожа! Чистый бархат! Лучше никогда не встречал!

Мужчина отпустил ее руку и перенес свои поцелуи гостье на грудь, неспешно проверив качество кожи на обеих возвышениях с острыми розовыми вершинами.

– Ай, как хороши, просто шелк! – одобрил он эту часть тела. – Можно оставлять.

Царский брат опустился на колено, его губы коснулись живота, легкими прикосновениями добрались до пупка, чуть задержались, двинулись дальше…

– Ай, красота какая, ровно кость слоновая… Гордится таковым надобно и хвастаться…

Мужчина продолжил неторопливо оценивать губами достоинства гостьи – а Ксения уже стиснула зубы, с трудом сдерживая стон, задрожала от напряжения и, теряя власть над телом, вцепилась пальцами в волосы своего витязя.

Федор Никитич засмеялся, распрямился, подхватив ее на руки, закружил, уронил на подушки и стал быстро стаскивать рубашку через голову.

– Ты чего собрался делать? – испуганно спросила Ксения. – У тебя глаза горят, аки у зверя!

– Сейчас узнаешь! – зарычал боярин, направляясь к ней.

Женщина в притворном страхе попятилась, пока не уперлась спиной в обитую кошмой стену. В бессилии она зажмурилась, отвернула лицо – и оказалась во власти хищника, жадно сжавшего ее в своих объятиях, вцепившегося устами в шею, в плечи, в губы. Швырнувшего на подушки, и вместе с тем – в сладкий омут сладострастия, в бездонную алую пропасть стонов и наслаждений, борьбы и нежности, взрывов безумного наслаждения, волн счастья и томного упоения…

Свет заходящего солнца, отразившись от одетого в глазурь шатра дворовой часовни, упал на обнаженное тело отдыхающей женщины, и царский брат, любуясь его переливами, провел ладонью по длинному золотистому зайчику, лежащему от левого бедра Ксении через живот и правую грудь до самого плеча. Его гостья, не открывая глаз, слабо улыбнулась.

«Она опять меня укротила… – подумал мужчина. – Пришла туда, куда не звали, и получила то, чего захотела. Не там и не так, как этого желал я, а по-своему, своею единоличной волей…»

Федор Никитич качнулся вперед, поцеловал ближний сосок, поднялся, быстро натянул порты, а всю остальную одежду – и свою, и Ксенину – сгреб в охапку. Открыл створку и вышвырнул ее за дверь!

– Ты чего делаешь, Федя?! – испуганно вскинулась женщина.

– Шкурку лягушачью сжигаю! – ехидно оскалился царский брат. – А то ведь я тебя знаю… Чуть на миг отвернешься, ан ты уже лягушонкой обернулась, в коробчонку прыгнула, и все, устучала к себе в болотце, только пыль под калиткой закружилась! Поминай как звали! Все, Ксюша, более сия обманка у тебя не пройдет. Попалась!

Федор Никитич задорно ей подмигнул и вышел наружу.

– Сто-ой!!! – Женщина вскочила, кинулась к двери. Но отворить створку, будучи обнаженной, не рискнула. Перешла к окну, из-за летней жары широко распахнутому, выглянула наружу.