Оливия рассмеялась.

— Да брось ты! Не нужно ругаться, когда поет Джуди Гарланд.

— Почему? Я расстроен, а она поет унылую песню.

— Эта песня не унылая, — поправила Оливия, — а сентиментальная.

— Для меня это одно и то же.

Оливия присела на ворсистую кушетку и вздохнула.

— Нам с мамой нравились такие песни.

Мак посмотрел на нее так, будто она воткнула ему в бок иглу.

— Мы же шутили, а ты предалась воспоминаниям. Теперь я кажусь себе дрянью.

Оливия улыбнулась.

— Нет, — произнесла она и добавила: — Моя мама тоже любила пошутить.

— Когда она умерла? Ты что-то говорила за обедом…

— Я тогда училась в школе, — Оливии по-прежнему было трудно рассказывать о себе.

— Сколько тебе тогда было? Шестнадцать?

— Да.

— Это сложный переходный возраст. Мама умерла, и отец… — он запнулся и наклонил голову набок. — А что твой отец?

Разговор начинал тревожить Оливию. Мак был умен и мог легко обо всем догадаться. Девочка шестнадцати лет осталась без матери и ищет утешения…

— Папа был вне себя от горя, и он ни на что не обращал внимания. — Заметив, что Мак пристально смотрит на нее, она спросила: — В чем дело?

— Оуэн перестал обращать на тебя внимание, так?

— Нет, он просто переживал, — она стиснула зубы.

— Тебе тоже было нелегко, Оливия.

Она отвернулась и посмотрела на огонь в камине. К горлу подступил ком. Оливия не хотела, чтобы кто-то узнал о том, что отец тогда перестал заниматься ею и ушел в себя. Маку не следовало этого знать.

— Как ты справилась с горем, Лив? Как тебе удалось все вынести в одиночку?

— Я была не одна, черт побери! — хрипло выкрикнула она. Мак все-таки доконал ее. Она тогда была не одна. Оливия нашла утешение, которого не мог дать ей отец. Ей хотелось хотя бы на время забыть об одиночестве. Оливия схватила сделанную гирлянду. — Первые полтора года после смерти матери я, можно сказать, свихнулась. Однако потом все уладилось, понял?

— Понял, — он кивнул.

— Я больше не хочу об этом говорить.

— Хорошо, — он указал на шарики. — Я попробую сделать гирлянду снова.

Оливия наблюдала, как Мак нанизывает шарики на нитку и потом по неосторожности давит их. Она покачала головой.

— Для такого парня, как ты, это занятие слишком необычное.

— Ты права, черт возьми! — сказал он. — Однако мне ясно, что чем раньше я закончу украшать ель, тем скорее смогу поцеловать тебя.

Оливия рассмеялась.

— Умница! Ты не украшал новогоднюю ель в детстве?

— Нет. По меньшей мере до четырнадцати лет точно не украшал.

— А что произошло, когда тебе исполнилось четырнадцать лет?

— Меня усыновили профессор университета и его жена. Они не очень любили домашний уют и не были настоящими домоседами, однако устраивали милые, умиротворяющие праздники.

— Они не любили домашний уют и не были настоящими домоседами…

Мак нанизал на нитку пять красных шариков и горделиво посмотрел на Оливию.

— Я имею в виду, что они не пекли пироги, не пели мне колыбельные и не пытались советовать, с какими девочками дружить. Однако я был не против такого воспитания. Многие хотели сделать из меня того, кто нравился бы им, а не мне. Эта же семья состояла из настоящих учителей. Они задавали мне вопросы и заставляли думать.