Такая независимость их семьи не давала миссис Беркли покоя — ведь она не могла охватить их своим покровительством, как всех остальных в деревне. Гордость миссис Беркли страдала. Каждое изъявление своей щедрости она драматически обставляла и в душе всякий раз ощущала что-то вроде маленькой личной победы — Ксения, повзрослев, отметила про себя это свойство ее характера, наблюдая ее с другими людьми, но ни с кем его не обсуждала, ограничившись собственным наблюдением.

И тем не менее миссис Беркли — со всеми своими деньгами, обширными земельными угодьями, богатым особняком — томилась завистью к тихой и скромной миссис Сандон, матери Ксении, которая никогда не пыталась делать что-нибудь напоказ, без чего, наоборот, не могла обойтись миссис Беркли. Вот только миссис Беркли не могла объяснить себе природу того странного чувства, какое она испытывала к семейству Сандон. Это было ощущение их превосходства над нею, ничем не выражаемое, никак не обозначаемое и, вне всякого сомнения, в их сознании не присутствующее, что и было для миссис Беркли самое неприятное, сбивающее с толку, — но чье-то превосходство над собой она всегда чуяла нюхом лесного зверя.

А Ксения знала: ее мать в деревушке любили — за добрый нрав, за приветливость, за готовность понять, искренне посочувствовать, не помня в этот момент о себе, — не то что миссис Беркли, к которой в деревне любви никто не испытывал.

Но в минуту беды миссис Беркли решила во что бы то ни стало простереть свое великодушие и над Сандонами, и то, что их единственное дитя оказалось вдруг брошенным на произвол судьбы, каким-то непостижимым образом вдохновляло вдову.

— Что бы ты делала, — не упускала она момента шепнуть Ксении в самое ухо, — если бы я не приютила тебя? Не сделала своей компаньонкой? Не говоря уж об очень приличном жалованье, которое ты от меня получаешь! И ты его получаешь, заметь, почти не прилагая усилий!

Последнее замечание было в высшей степени несправедливо.

В должности компаньонки миссис Беркли Ксения падала с ног, выполняя все ее бесконечные прихоти с утра и до позднего вечера.

То и дело нужно было что-то куда-то переносить, уносить, отправлять какие-то сообщения — плюс ко всем тем бесконечным мелким услугам, какие должна была бы выполнять в доме горничная.

И, что хуже всего, Ксения часами была вынуждена выслушивать въедливые замечания хозяйки не только в свой адрес, но и в адрес всех, с кем она была близко или отдаленно знакома. А перемыть косточки знакомым миссис Беркли очень любила — это было одним из очень важных для нее удовольствий. Ничто так не возвышает, как унижение других, усвоила Ксения этот, как она назвала его, «урок совершенства».

Да, миссис Беркли никогда и ничем не была довольна. Она поистине жаждала совершенства — во всем! Но только Ксения в порыве бунтарской самозащиты частенько думала: а ведь доведись миссис Беркли повстречать настоящее совершенство, вряд ли она бы его распознала, эгоистически сосредоточенная на себе, — даже несчастье Ксении она смогла обернуть себе в пользу.