Алина.

Господи, почему? Мне хотелось прокричать это в потолок. Почему она? Ведь есть же миллионы гадов в тысячах городов по всему миру, Господи, почему же ты не забрал одного из них? Теперь, когда я узнала, что меня удочерили, я роптала на Бога еще больше. У других людей уйма родственников. У меня была только она.

Прекратится ли когда-нибудь эта боль? Перестану ли я скучать по ней? Будет ли в моей жизни хоть один день без этой рваной раны в душе, без пустоты, которую невозможно ничем заполнить? К сожалению, эта часть души принадлежала Алине и больше никто не мог занять ее место.

Но… может быть, когда я отомщу, края этой раны сгладятся. Возможно, если я уничтожу того ублюдка, который убил мою сестру, эти режущие края станут не такими острыми, не такими зазубренными и перестанут постоянно ранить меня.

Вклеивая фотографии Алины в дневник, я почувствовала, как с новой силой нарастает боль от ее утраты. Учитывая все то, что происходило со мной в последнее время, мне один или два раза удавалось просыпаться без этой, первой, бьющей наотмашь болезненной мысли: Алина мертва, как же мне пережить этот день? Вместо этого я думала нечто вроде: вчера я ограбила гангстера, и теперь он собирается меня прикончить. Или: что за фигня, почему это вампиры существуют? Или: я боюсь, что Бэрронс был любовником моей сестры.

Что-то вроде этого. С неделю последняя мысль больше не возникала, что, кстати, было немалым облегчением.

А теперь странности в моей жизни стали привычными, а злость, тоска и жажда мести не только вернулись, но и усилились до такой степени, что мне было сложно с ними справиться.

Внутри меня жила МакКайла, о которой я раньше и не подозревала. Я не могла заставить ее приодеться. Не могла заставить ее принять душ. Она бы не вписалась ни в одно приличное общество. Я не могла контролировать ее мысли. И я надеялась лишь на то, что у нее не прорежется голос.

Она была примитивной, кровожадной маленькой дикаркой.

И она ненавидела розовый цвет.

Я уперлась обеими ногами.

– Ни за что. Я туда не пойду. Хватит с меня разграбления могил, Бэрронс. Я провела под этим жирную финишную черту.

– Это не ваша ручка.

– Что? А чья?

Какая ручка? Я думала, мы говорим о крошащихся надгробиях, о священной земле, грабить которую является преступлением не только перед людьми, но и перед Церковью. А разговор о ручках мы закончили уже давно, причем тогда же завершились полным фиаско мои планы на заказ новых, классных разновидностей. Бэрронс слушал мой лепет с изумлением и в полной тишине. У меня возникло ощущение, что несколько женщин вполне могли заговорить его до смерти.

И сколько же я плачу вам за работу в моем книжном магазине? – Только об этом он у меня и спросил. В последний момент я решила добавить еще немного к той сумме, которую задумывала поначалу. И когда мы пришли к соглашению, я чуть не завопила от радости, вот только Бэрронс выбрал именно этот момент, чтобы остановить «вайпер», и я, к сожалению, увидела, где мы находимся.

Мы были на самой окраине южной части Дублина, на узкой улочке, прямо за которой начиналось очень темное, очень старое кладбище. В последний раз я была на кладбище, когда хоронили Алину.

Я вцепилась руками в холодные прутья главных ворот и задумчиво посмотрела поверх надгробий.

– Ручка была просто метафорой, мисс Лейн. Проводить линии – это не ваша прерогатива. А моя. Вы детектор ОС, а я ваш босс. И вы пойдете на кладбище. Больше всего меня интересуют безымянные могилы за церковью, но вам придется хорошенько осмотреть и само здание, и склепы.

Я вздохнула.

– И что именно я должна искать?

– Не знаю, может быть, и ничего.