Однажды вечером она вернулась из школы домой и, к ужасу своему, обнаружила там мать.

– Ах ты шлюха! – зло прошипела та, покраснев от негодования.

– Что ты хочешь этим сказать? – тихо прошептала Энн.

– Никогда не думала, что ты зайдешь так далеко в своих развлечениях. Ты же беременна, не так ли?

Энн внезапно разрыдалась.

– Мама, не сердись, пожалуйста!

– А почему я должна сердиться на тебя? – назидательным тоном спросила та. – Потому что ты исковеркала себе жизнь? Или потому что я надрывалась днями и ночами, чтобы ты могла учиться в колледже?

– Кто тебе сказал об этом?

– Никто мне не говорил, я и сама не слепая. Прокладки лежат нетронутыми уже больше месяца, а каждое утро тебя выворачивает наизнанку.

– О, мама, что мне теперь делать?

– Что делать? Выходить замуж за этого кретина и немедленно отправляться в Париж. Будешь учиться там в консерватории, а мы с отцом постараемся оплатить все твои расходы. А когда через годик вернешься домой, вряд ли кто вспомнит, когда был рожден ребенок.

– Я не хочу ребенка, – заревела Энн навзрыд. – И не хочу выходить замуж за Эла.

– Надо было раньше об этом думать.

– Нет, пожалуйста…

– Перестань хныкать и не спорь со мной, проститутка Несчастная! Надо было думать, что тебе придется отвечать за свои поступки. Легкомысленным поведением ты, возможно, погубила всю свою карьеру. Но даже если ты готова разрушить свою жизнь, у тебя нет никакого права убивать ребенка.

– Но многие девочки делают аборты, и ничего страшного…

– Да, но только не в нашем роду. У нас так не принято. К тому же ребенок может оказаться гениальным музыкантом. Я уже все решила, Энн, и давай оставим этот разговор.

Эл же был безумно счастлив и согласен на все. В Париже они жили безбедно, но предстоящие роды постоянно портили настроение, к тому же играть на виолончели Энн уже не могла. Кто потерпит на сцене беременную женщину? С тех пор Энн ненавидела Париж, этот сырой и промозглый город, в котором муж постоянно выставлял ее на посмешище, приглашая друзей. Роды были нелегкими, да и ребенок оказался слишком требовательным и беспокойным. Через полтора года они вернулись в Нью-Йорк и стали жить в дешевой квартире в восточной части. Вскоре Энн уже воротило от вонючих пеленок, распашонок и всего, что так или иначе было связано с ребенком.

Эл зарабатывал немного, постоянно играя в каких-то ресторанах на Бродвее, но на первое время денег хватало. А потом появилась Генриэтта и перетащила их ближе к себе, почти в центральную часть города. Она же помогла Элу устроиться в большой оркестр, где он стал получать намного больше.

Стряхнув с себя тяжкий груз воспоминаний, Энн с удивлением обнаружила, что дошла пешком почти до Линкольн-центра. На часах было пятнадцать минут первого. Энн отыскала телефон-автомат и набрала домашний номер.

– Мой сын еще дома? – спросила она девушку, которую наняла обслуживать обед. – Уже ушел? Понятно. Ну ладно, если придут гости, извинись перед ними и скажи, что обед отменяется. Скажи, что в семье кто-то умер или что-нибудь в этом роде.

Повесив трубку, она долго еще не могла избавиться от невыносимо тягостного чувства бессилия и глухой ярости. Уж лучше бы она сделала аборт в том промозглом Париже, чем мучиться сейчас со взрослым сыном!

Маршалл Фэйбер позвонил Николь и сообщил приятную новость о том, что некая нефтяная компания в Хьюстоне решила выделить ей некоторую сумму для выполнения специального заказа.