– Ну попробуй поговорить со своим новым парнем, пусть он эту проблему разрулит. Навешает разок этому Игорю, он и отстанет от тебя.

– Что ты! – испугалась Лариска. – Так опозориться в его глазах! За кого он меня примет? Как увидит это пугало, скажет – и она с ним встречалась?

– Как же вы с ним видитесь?

– Редко. И всегда стараемся уехать подальше от дома – это я прошу, чтобы с Игорем не столкнуться. А когда возвращаемся, прошу машину за квартал остановить, будто бы у меня дядя строгий и запрещает с мужчинами на машинах ездить.

– Бред какой-то! – воскликнула я.

– Бред, конечно, – уныло подтвердила Лариска. – А куда денешься?

«Нет, – подумала я. – Так она и осталась обычной деревенской простушкой. Кто же так решает проблемы? Все ее хитрости белыми нитками шиты. И как она думает, сколько это будет продолжаться?»

– Ну сколько же это будет продолжаться? – недовольно спросила Лариска.

– Пока ты сама не захочешь изменить свою жизнь, – спокойно ответила я.

– Да я не об этом, – отмахнулась Лариска. – Я спрашиваю, сколько еще нам Дрюню ждать?

Тут уже и я забеспокоилась. Не за Дрюню, конечно. С ним-то что может случиться?

А беспокоилась я о бутылке коньяку, которая, доверенная Дрюне, вполне могла уйти в сторону. Где, например, гарантия, что Дрюня, получив бутылку, не встретил по дороге своего «самого лучшего друга, которого не видел тысячу лет» – а друзей таких у него предостаточно, им любой алкоголик может стать в три секунды – не решил сменить компанию и не распить бутылочку в другом месте?

И в этот момент мы услышали доносящиеся со двора шум, крики и вой сирен. Как по команде мы кинулись к окну. Картина, представшая нашим глазам, была впечатляющей.

Из подъезда Ларискиного дома выводили Дрюню, закованного в наручники. Весь двор был забит милицейскими машинами и машинами скорой помощи.

Бабки, позабыв про «Санта-Барбару» и все сериалы на свете, высыпали на улицу.

Дрюня шел, растерянно крутя головой. Никакой бутылки у него в руках не было.

Бабки с ужасом смотрели на него, а я, несмотря на близорукость, заметила на рукаве Дрюниной рубашки кровь.

Бабкам было на что посмотреть. Никогда особенно не питавшие к Дрюне нежных чувств теперь они просто отрывались. Баба Клава, переодевшаяся в другое платье, была просто в экстазе.

– Я же говорила тебе, паразиту, что добром твои дела не кончатся! – визгливо прокричала она, поднимая вверх указательный палец. – Бог-то он все видит! Будешь знать, как над старухами издеваться, ирод проклятый.

– Вот, вот, – поджимая губы, говорила маленькая, сухонькая старушка. – Водочка – она еще никого до добра не доводила! Посиди теперь в тюрьме, голубчик, может, одумаешься!

Господи, да что же это такое творится? Неужели теперь человека сажают в тюрьму за то, что он немного выпил? Что это за абсурд?

В голове моей завертелась карусель с лошадками, и я беспомощно уставилась на Лариску. Ее взгляд ничем не отличался от моего.

В этот момент Дрюня поднял голову к моему окну и как-то отчаянно крикнул:

– Леля!

– Дрюня! – взвизгнули мы одновременно с Лоркой и кинулись к двери, с трудом попадая в шлепанцы, вылетая на лестницу и грохоча вниз, забыв о существовании лифта.

Когда мы, раскрасневшиеся, растрепанные, появились во дворе, Дрюню уже запихивали в УАЗик.

– Что случилось? – на бегу спросила я неизвестно у кого.