— Бэлла! Бэлла! — вырвалось у меня радостным криком. — Твой отец здесь, с нами!

Она быстро повернулась в седле, и я услышала ее восторженно-радостный шепот, говоривший что-то по-татарски.

Хаджи-Магомет отвечал ей на том же непонятном для меня наречии. Голос его дрожал при этом от волнения.

Должно быть, крепко любил старый Хаджи свою Бэллу.

Потом он внезапно пришпорил коня и, обернувшись к нам, произнес быстро:

— Спасайтесь, дети, погоня близко… я слышу, она уже настигает нас.

Действительно, погоня, отставшая было на время, снова появилась из-за ближайшего утеса, наперерез нашему пути.

От быстроты коней зависело теперь спасение четырех всадников.

И умные животные, казалось, понимали это; они несли нас быстрее ветра, не ослабляя, не прекращая ни на минуту бешеной скачки.

Я ясно слышала близко-близко от нас голос наиба, кричавшего нам что-то.

Но как бы в ответ на его слова мы пронеслись мимо него с быстротой вихря… Джигиты с гиканьем и криками помчались за нами… Я ударила лошадь нагайкой, чтобы не отставать от Хаджи-Магомета, скакавшего впереди меня.

Еще минута — и быстрые горные лошадки вынесут нас как на крыльях далеко от преследователей… Но вдруг что-то неожиданно загрохотало где-то очень близко от меня, мой конь споткнулся сначала, потом осел как-то странно на задние ноги и со всего размаху грохнулся на землю, увлекая меня за собой.

Я увидела белое облачко, рассеявшееся в минуту во мраке, и поняла, что моя лошадь сражена выстрелом из винтовки.

Удар от падения ошеломил меня, но не лишил сознания. Я почувствовала адскую боль в виске, и что-то липкое и теплое заструилось по моему лицу. И в тот же миг, освещая меня ручным фонарем, надо мной склонился усатый джигит с бронзовым от загара лицом.

Он что-то сказал, обращаясь к другому, по-татарски, чего я, конечно, не могла понять. Потом предо мной вырос другой горец, такой же усатый и черный. Они подняли меня с земли и посадили на лошадь, крепко привязав к седлу поводами. Это было совершенно лишнее, так как я и не думала о бегстве… Голова моя точно разламывалась от боли, в ушах звенело… Я едва держалась в седле от усталости и слабости, охватившей меня.

ГЛАВА XVI

Пленница муллы

Я очнулась или, вернее, проснулась в маленькой красной комнатке со странным изображением месяца и какими-то таинственными непонятными надписями на стенах… Я лежала на ковре из оленьей шкуры, разостланном посреди красной комнаты… Голова моя по-прежнему ныла…

Не без удивления оглядывала я странную, незнакомую мне обстановку, стараясь припомнить во что бы то ни стало, как я попала сюда… Но память положительно отказывалась мне служить.

Наконец ковер, прикрывавший вход, зашевелился, и ко мне вошла высокая девушка-горянка с красивым, но недобрым лицом и мрачными глазами.

Я не без труда узнала в ней Эйше.

Она взглянула на меня взглядом, полным ненависти и вражды, и сказала мне что-то по-татарски, затем приблизилась ко мне вплотную и грубо дернула меня за руку, принуждая подняться.

Я повиновалась.

Потом она сделала мне знак следовать за ней. Мы вышли из красной комнаты и очутились в большом полутемном помещении, посреди которого на мягких подушках сидело несколько старых лезгин, в том числе мулла и наиб, отец Израила.

— Слушай, девушка, — произнес мулла, лишь только я вошла и остановилась у порога, — мы позвали тебя, чтобы ты сказала мне правду… Ты теперь в нашей власти, и от твоего ответа будет зависеть твоя участь.

Тут он перевел глаза на внучку и обратился к ней с вопросом по-татарски. Эйше что-то долго и пространно отвечала мулле. Когда она наконец замолчала, сидевшие на подушках горцы разом заговорили, перекрикивая один другого.